Жизнь прожить - не поле перейти

Мой прадедушка Михаил Нестерович Федор Данилович Анна Михайловна

Первый ряд - слева направо: Анна Михайловна, Петр, Федор Данилович, Яков, Вася Жуков. Второй ряд ????. Снимок 1938 или 1939 года.

Жизнь прожить - не поле перейти
Так бы я назвал воспоминания, особенно теперь, на 75 году жизни, когда уже можно подвести основные итоги. За эти годы многое пережито – было хорошее и плохое, радости и огорчения, тревоги и надежды. А в общем-то жизнь прошла интересно, осталось немало запоминающихся моментов, о чем речь пойдет ниже.

1. Детство

Родился 29 октября 1916 года в бедной крестьянской семье в селе 3-я Александровка, Алешковской волости, Борисоглебского уезда, Тамбовской губернии (ныне Воронежская область). Тогда это было большое село, в нем насчитывалось до тысячи дворов. Если принять во внимание, что в то время в крестьянских семьях было по 6-7 человек, то выходит, что проживало здесь где-то не менее 6 тысяч человек. Отец, Федор Данилович был полуграмотным крестьянином, мать Анна Михайловна – совсем безграмотной.
Если кратко охарактеризовать их характеры, наклонности и другие человеческие качества, то получится примерно следующая картина. Отец по своей натуре был добрым человеком, любил пошутить, не прочь был выпить (тогда в деревне много пили, особенно самогонки). В этом отношении известное влияние на отца оказали наши ближайшие родственники.
Тут все они (отец матери, т.е. мой дедушка Михаил Нестерович – я его хорошо помню), братья матери Иван Михайлович и Евдоким Михайлович были портными, больше всего специалистами по шитью шуб. В зимнее время уходили на заработки в соседние села и деревни и, как правило, брали с собой моего отца в качестве подмастерья (настоящему ремеслу он так и не научился). Вот от них-то Федор Данилович и пристрастился к спиртному. Мать пила немного, но любила, чтобы у нее гости «свои», как тогда было принято говорить. Отсюда – дополнительные расходы, «похудение» и до того скудного семейного бюджета. Я уже упоминал, что отец человеком был веселым, жизнелюбивым, обладал некоторым чувством юмора. Поэтому наша хата во время праздничных дней (рождество, крещение, масленица пасха и т. д.) превращалась в своеобразный клуб мужиков. Собиралось до полутора десятков соседей. Так как в хате была всегда одна скамейка, то на полу обычно расстилалась солома, где и располагались «гости». И чего туту только не было? И картежная игра, и различные байки, и розыгрыш обычных простаков и т.п. Запомнился такой, например, забавный эпизод. Был такой у нас в селе Мишка Проскунин, специалист по рытью колодцев. Зная, что слыл он этаким чудаком, простофилей, мужики решили разыграть его. А инициаторами явились мой отец и наш сосед Федоринов Карп Степанович. Затеяв разговор о наступающей весне и подготовке к обработке полей (а было это в дни масленицы), кто-то из них, как бы ненароком обронил: «Зеленый луч» (Это в 15 км от нашего села), говорят, что там безлошадным беднякам раздают верблюдов. Другой подтвердил, что действительно кто-то уже был там и привел двух верблюдов и завтра в 4 часа утра он собирается пойти в этот совхоз за помощью. Мишка был безлошадным человеком, «навострил» при этом разговоре уши и подумал, а почему бы ему не отправиться в этот совхоз. Старался уточнить, кто еще и когда собирается в «Зеленый луч». 2-3 мужика, в т.ч. мой отец, сказали, что завтра и они направятся туда, но только не проспать бы. Хорошо было бы часика в 3-4 утра быть уже в пути. На этом и порешили. В 3 часа утра к нам постучал в окно этот Мишка Проскунин и сказал, пусть, мол хозяин встает и собирается в дорогу. Мать ответила, что а мужики-то уже с полчаса назад ушли. Ругаясь и не долго раздумывая, Мишка пустился в догонку видевших последние предутренние сны «насмешников». Шел он довольно быстрым шагом и уже где-то в 6 часов утра, а может быть и раньше, был на месте. Зашел в конторку совхоза, где была только одна уборщица. Ничего выяснить у нее, конечно, не удалось. Когда же появился директор совхоза, наш «герой» чуть ли не в ноги упал к нему, упрашивая и умаляя дать ему – бедняку хотя бы одного верблюда. Директор сначала ничего не мог понять, о чем идет речь, о каких верблюдах, когда совхоз-то «Зеленый луч» - свиноводческий. Только спустя некоторое время он понял, что мужика кто-то разыграл.
Это одна из деревенских «шуток», в которых «деятельное» участие принимал мой отец. И таких было немало.
Что касается крестьянского хозяйства, то семья наша до коллективизации имела лошадь, корову, пару-тройку овец, усадьбу в 0.50 га, небольшой земельный надел в поле километрах в 10-12 от села. Из хозинвентаря – соху, борону (плуга не было). Земля на так называемом запольном участке была малоудобной, давала низкие урожаи, и в иные засушливые годы не собирали высеянных семян. Хлеба в эти годы, конечно, не хватало до нового урожая, приходилось занимать у более состоятельных крестьян за определенные проценты. Нередко бывало и так, что продавали и лошадей – основную нашу кормилицу. Корова, правда была почти всегда, но удои были низкими из-за скудного кормления.
Вот примерно как обстояло дело с нашим единоличным крестьянским хозяйством. Отсюда и уровень жизни – он был низким: хлеба не всегда хватало, мясо ели только по большим праздникам. Основным питанием были хлеб, молоко (и то не круглый год), картошка, пшенная каша.
С учетом этих материальных возможностей проходило и мое детство.
Надо сказать, что было не особенно счастливым и радостным, материально не обеспеченным. Судите сами – на двоих с братом Яковом (он был на 4 года старше меня) у нас были валенки, не было настоящей одежды.
Но все равно – дети есть дети, мы всегда находили во что поиграть, чем заняться. Зимой покататься на санках, на самодельных коньках, (валенки использовали по очереди), поиграть в снежки, брали куски коровьего помета, обливали их ледяной водой и тоже получались хорошие катальные средства. Весной – чижик, лапта, казанки. Летом купанье в местных прудах с илистым дном, походы в поля и овраги и т. д.

Яков Федорович - брат в зрелом возрасте

Не обходилось и без детских шалостей – особенно распространенным было «воровство» яблок у соседей. У некоторых моих сверстников дома были свои сады, но украсть плоды у соседа а, главное, не попасться – считалось чуть ли не настоящей доблестью. Но в этих яблочных походах не обходилось и без «происшествий». В связи с этим хочется вспомнить об одном из них. Жил на нашем Чернышковом порядке один одинокий старик, звали его Мыстка (т.е. Моисей). Про него говорили, что его баранья шапка весила больше пула. Объясняли это тем, что носил он ее около 20 лет. Так как верх изнашивался – ему чуть ли не ежегодно приходилось нашивать на него все новые и новые куски овчины.
Так вот, у этого Мыстки был хороший сад, и мы там частенько «паслись. Но однажды произошел такой случай. При угрожающих обстоятельствах мой брат Яков сорвался с яблони и вывихнул себе ногу. Еле приковылял домой, стал навзрыд плакать от нестерпимой боли. Отец с матерью всполошились, не знают, что делать. А потом вспомнили, что единственным человеком-костоправом на селе был то самый Мыстка, от которого удирал Яшка, вывихну ногу. Делать было нечего – надо было просить старика исцелить бедолагу. Когда Яков услышал, что мать пошла за лекарем, то в комок сжался, стал кричать благим матом, еле успокоили.
Мыстка, конечно, уже знал, что «пострадавший» сорвался с его яблони, но гуманность не позволила ему отказать в просьбе матери. Прежде всего, попросил нагреть в котле воды. Когда вода нагрелась, он взял и опустил туда пострадавшую ногу, распарил ее, а потом начал править. Что тут было? Брат волком выл от боли, а костоправ спокойно делал свое дело и приговаривал: «Вот тебе: «Мыстка Сандулей», вот тебе: «У него много дулей». В данном случае он решил использовать прозвище, которым старались подразнить его ребятня, когда не удавалась «вылазка» в его сад. В конце концов нога бала вправлена, после чего мы долго не беспокоили своими набегами в общем-то доброго человека.
Что еще хорошего и интересного запомнилось в те далекие детские годы? Любимым занятием моим, в частности, была поездка «в ночное», т.е., когда отец разрешал мне отправиться верхом на лошади пасти ее в ночное время на лугах или в оврагах (чаще всего в оврагах, т.к. лугов у нас как таковых почти не было). Это была настоящая романтика! Съезжалось много ребят таких, как я, а также взрослых – кто верхом, кто на телеге. Лошадей путали и пускали по оврагу. Растительность была хоть и скудная, но что-то они там для себя находили. А сами мы (когда уже наступала темная летняя ночь) усаживались вокруг костра и начинали слушать и рассказывать всякие были и небылицы, невероятные приключенческие истории. Одновременно надо было посматривать и присматриваться к поведению лошадей. Бывали ведь такие случаи, когда волки похищали жеребят.
Не обходилось и здесь без всякого рода «проделок» и шуток. Хорошо помню одну из них. Как-то раз решили «проучить» одного «дядю», который во время наших ночных бдений любил поспать, причем ложился всегда на телегу. Что мы решили сделать? (Эту акцию осуществляли главным образом взрослые). Когда послышался храп, подняли кверху оглобли, привязали их, чтобы они не мешали движению, повернули телегу передними колесами к оврагу и с разгону пустили ее вниз (а там был небольшой пруд). Так как овраг был крутой, то указанный «транспорт» помчался вниз. Наш «пассажир» вскочил и никак не поймет «куда влечет его неведомая сила», начал истошно кричать, а с телеги никак не сообразит спрыгнуть. И только когда телега уже была довольно близко к пруду, он понял «опасность» и спрыгнул на «сушу». Смеху было много, дремать уже было некогда – начался рассвет. Но и после этого любитель поспать не отказался от своей привычки, но стал ложиться не на телегу, а под нее.
Вспоминается еще один забавный случай из моих детских лет. В зимнее время, когда выходить и играть на улицу было не в чем, мы с братом и соседскими ребятишками чего-то мастерили. Например, сделали самодельные балалайку и мандолину, …. барабан, изготовляли также самодельные лыжи и коньки. Но еще нашим занятием было игра в лото на спички. С раннего возраста (10-11 лет) я быстро «освоил» игру в карты – в подкидного или проще говоря «в дурака». Причем удавалась игра больше всего, когда она шла, как говорят, «один на один». Я быстро запоминал ушедшие в колоду и оставшиеся на руках карты, и таким образом мне часто удавалось обыгрывать не только своих одногодков, но и взрослых.
И вот однажды произошел такой случай. В одну из зим (может быть в 1927 или 1928 году) на нашем порядке остановилось зимовать несколько цыганских семей. Через двор от нас была семья из нескольких человек. Как сейчас помню, был там один цыган по имени Савка. У него уже были жена, дети. Часто этот Савка да и другие члены этой семьи бывали у нас по разным поводам, а больше всего «поцыганить» что-либо. Савку же заинтересовало другое – обыграть меня в карты (он часто наблюдал как я обыгрываю взрослых). Был как раз какой-то праздник, у нас собрались несколько соседних мужиков. Стали подначивать Савку, что, мол, слабо ему потягаться в подкидного с Петькой. Его это раззадорило, и он сел за стол, чтобы «сразиться» с легендарным картежником. Сначала играли просто так, у него ничего не получилось. Потом решили делать денежные ставки – начали с копеек, перешли на пятаки и гривенники, а потом в ход пошли и рубли. Услышав, что Савка проигрывает, к нам собралась вся их цыганская семья, начали на него ругаться, жена чуть ли не вытаскивала из-за стола, но брал верх – игрок был непреклонен, ему хотелось обязательно отыграться. В конце-концов между ними разразился скандал, и Савка вынужден был прекратить игру. В итоге получилось, что я выиграл у него 30 рублей. На второй день отец на эти деньги купил мне пиджак.
В возрасте 10-12 лет я уже помогал дома по хозяйству: верхом на лошади бороновал пашню, при косьбе ржи деревянными граблями сгребал колосья, пропалывал картошку и просо. Особенно неприятной была прополка проса, когда оно было засорено таким колючим сорняком, как осот. Не доставляло особого удовольствия ходить босыми ногами по стерне при сгребании колосьев при косовице ржи. Иногда, честно говоря, под разными предлогами старался увильнуть, но симуляция быстро разгадывалась и снова приходилось «трудиться». В школу я пошел не сразу, как это делалось тогда – с 8 лет. Основная причина – не в чем было ходить, обувь и одежда были на двоих с братом.
Но так как брат был на 4 года старше меня, то я вынужден был выходить, как говорится, в том некрасовском стихотворении «в больших рукавицах, в полушубке овчинном, а сам – с ноготок». Еще одна деталь: видимо, по одной из этих причин я в первом классе не учился, а пошел прямо во второй. Мои родители, особенно отец, были уверены, что во второй класс меня должны принять. Они наблюдали, как я быстро схватывал все, что учил мой брат Яков, который в то время был в 3-м классе. И действительно, когда отец привел меня в школу и представил учительнице, попросив зачислить меня во второй класс, она с большим удивлением посмотрела на меня, наверное, еще и потому, что ростом я был маленький. Но потом все-таки дала мне текст из учебника русского языка, чтобы я прочитал его. Без труда я сделал это. Затем дали одну или две задачи, я их тоже быстро решил. Задавала еще какие-то вопросы, а после этого сказала, чтобы я садился за парту и начинал учиться. А через неделю или две на эту же парту посадили и моего брата (перевели из 3-го класса за неуспеваемость и плохое поведение). А вообще-то Яков был задиристым мальчишкой, часто ввязывался в драки с ребятами и нередко ходил с разбитым носом. Поэтому больше 4-х классов ему осилить так и не удалось. Правда была и другая причина – бедность, низкий прожиточный минимум семьи заставили его рано бросить учебу и податься на заработки в город.

Вася Белореков

После окончания начальной школы был некоторый перерыв учебе, так как в селе больше никаких учебных заведений не было, а учиться в городе было не на что – не было средств. И только в 1931 году в нашем селе, как и во многих других, открылась ШКМ (Школа колхозной молодежи), т.е. семилетка. Учился прилежно, хотя не хватало учебников и тетрадей, почти не было никакой художественной литературы, не хватало многого другого. Но был энтузиазм, желание постигнуть что-то новое. Сразу же приобщился к общественной работе – был избран старостой группы (пионерской организации у нас тогда не было). В связи с этим хочется вспомнить своих друзей одноклассников: Васю Белорекова, Ваню Теплякова, Леню Каношина, Петю Сапрыкина, Таю Беляеву, Веру и Туту Никулиных, Сашу стадникова, Нюсю Гребенникову, Катю Гольцову (рано умершую), Анну Ожерельеву, Ольгу Ширяеву, Тоню Ушакову, Альбину Ниденц. С большим удовольствием встретился бы с ними и вспомнил былое, но увы!...А многих уже и нет в живых.

1-й выпуск ШКМ 1933-34 г. Федосов Петр-2 ряд 1-ый справа

Следует еще сказать, что моя учеба в ШКМ была сопряжена с другими трудностями и сложностями. Деревня в те годы переживала большие потрясения. Шел бурный процесс раскрестьянивания крестьян, т. е. коллективизация сельского хозяйства. Наша семья, как и вся деревня, также попала в этот водоворот. Мы долго, т. е. до 1933 г. Не вступали в колхоз. Причина в основном была набожность матери, которая категорически восстала против колхозной жизни. Хотя надо прямо сказать была неосознанной, слепой. К тому же церковь в то время активно работала с верующими, пропагандируя антиколхозные настроения. Известно и то, как в те годы власть относилась к тем крестьянам, которые не вступали в колхоз – их притесняли, некоторых репрессировали, у них изымали скот, хлеб и т. п. Так случилось и с нашей семьей. Предчувствуя надвигавшуюся беду, отец с матерью осенью 1932 года пудов 10-12 зерна спрятали в выкопанной в хлеву яме. Но при обыске это зерно было обнаружено и изъято. В результате зима и особенно весна 1933 года (хотя мы потом и записались в колхоз) для нас, как и многих других односельчан, была голодной. Мы питались различными зерновыми отходами, лузгой, крапивой. Март всю весну скитались по ближайшим деревням, выпршивали у дальних родственников картошку, крохи хлеба, отруби и т. п. А ведь в это время я учился в 6-м классе.

2. Годы юности

После окончания ШКМ летом 1934 г. года попытался поступить учиться в Липецкий металлургический техникум, но по состоянию здоровья (была золотуха) не приняли. Пришлось некоторое время поработать учетчиком трудодней в бухгалтерии своего колхоза им. Буденного. Однако через несколько месяцев, т. е. к концу 1934 года в моей судьбе произошли неожиданные перемены. А получилось вот что: когда мы сдавали экзамены за семилетку (ШКМ), на них присутствовала инструктор РАЙОНО Дружинина. (а отвечал на вопросы я бойко). Видимо тогда она меня приметила и вспомнила, когда ощущалась острая нехватка учителей в школах района. В декабре 1934 г. Мы с Василием Белорековым были приглашены в РайОНО и нам предложили учительскую работу. Мы согласились поехать учителями начальных классов Ржавецкой неполно-средней школы Новокирсановского сельского совета нашего же района. Мне поручили вести 4-ый и 2-ой классы (школа была двухкомплектная), поэтому приходилось одновременно заниматься в одной классной комнате с двумя классами.
При нашем-то «опыте» (а его еще не было) это было не так просто. Пришлось много работать над собой и сразу же оформляться для поступления на учебу в Борисоглебское Педагогическое училище на заочное отделение (окончил его в 1937 г.)

Аттестат отца

Долго проработать в Ржавецкой школе не пришлось. По семейным обстоятельствам перевели (летом 1935 г.) в наше село 3-ю Александровку, сначала занимался начальными классами, был даже некоторое время заведующим школой, после окончания в 1937 г. педучилища поступил учиться (заочно) в Воронежский учительский институт. В связи с этим доверили преподавание физики и математики в 5-х классах. Снова включился в общественную работу в 1936 году, вступил в комсомол а через 2 года был избран секретарем школьной комсомольской организации, состоявшей как из учителей, так и учащихся. Итак: комсомольская работа, заочная учеба, подготовка к урокам, участие в общественной работе на селе и т.д.

Выпусники-семиклассники Алексеевской НСШ. 1940 г. Федосов П.Ф.- 2-ой ряд, 1-ый справа.

Особо хочется заострить внимание на общественной работе в те годы. Мы жили, конечно, идеями партии, а какие они были – комментировать вряд ли стоит: построение социализма и коммунизма, борьба за зажиточную и счастливую жизнь. И партия и комсомол были нацелены на осуществление этих задач. Вот и мы, в меру своих сил, знаний и способностей включились в решение этих, казалось бы, вполне осуществимых задач.
В чем конкретно проявлялась наша активность? Взять, скажем, развернувшуюся в 1937-1938 году борьбу с так называемыми «врагами народа». Народ верил, что «враги народа» действительно есть и их надо уничтожать. Помню, как в нашем районе судили всю районную власть: первого секретаря райкома ВКПБ Колхматова, председателя райисполкома Семенихина, зав. райфинотделом Белякова, районного прокурора Савицкого и других. Им вменялось в вину вредительство, причем в районной газете публиковались материалы судебного разбирательства, где обвиняемые признавали свои вредоносные действия. Это ведь теперь стало известно, что все эти признания так называемых «врагов народа» выбивались из них всякого рода пытками и истязаниями. А тогда-то все мы считали, что так оно и было и клеймили позором «изменников родины». Сам я на одном из собраний односельчан, проходившем в сельской избе-читальне, от имени комсомольцев школы выступал и требовал суровой кары для руководителей района, ставшими врагами народа.

Немало времени у меня, как комсомольца и секретаря комсомольской организации, отнимала культурно-воспитательная работа среди сельской молодежи и, в частности, художественная самодеятельность. Организовывались драмкружки, создавались струнные оркестры, устраивались танцевальные вечера, проводились лекции и беседы на различные общественно-политические темы. Все эти проводились в избе-читальне (теперь они клубами называются). Приходилось и самому выступать на сцене то в роли какого-нибудь Луки из пьесы Чехова «Медведь», то «Мужа» по рассказу М. Зощенко. Особенно потешалась публика, когда я выходил на сцену и представлял «Злоумышленника» А.П.Чехова.
К культурно-просветительной работе мы старались привлечь учителей, другую сельскую интеллигенцию. В летнее время, когда на каникулы стали приезжать студенты, было особенно интересно и весело, мы активно привлекали их к работе с молодежью. Помимо вечеров в помещении были массовые гуляния на площади вокруг церковной ограды. Характерно, что в тот период не наблюдалось хулиганства, каких-либо больших драк с нанесением увечий, не было пьяных юношей, не говоря уже о девушках. Правда, отдельные ребята изредка баловались самогонкой, однако это носило одиночный характер. Что же касается наркотиков, то даже в лексиконе молодых людей этого слова не было, не говоря уж об употреблении.

Немаловажным местом в работе сельских комсомольских организаций было борьба с религиозными предрассудками. Велась она, конечно примитивными способами. Сами-то мы не знали, по существу ни истории религии, ни историю возникновения христианства, не читали ни библии, ни евангелие. Просто из некоторых отрывочных источников наши учителя объясняли нам, что бога нет и надо активно включиться в борьбу с религией. Что мы делали? Устраивали концерты художественной самодеятельности под религиозные праздники, особенно под пасху, допускали оскорбительные выражения в адрес священника и других работников церкви, осуждали учащихся, посещавших церковные службы.
Здесь я хочу сделать маленькое отступление. Когда-то, еще до того, как стать учителем, я и сам ходил в церковь и не только ходил, но и помогал ее служителям занимать прихожан. Было это в возрасте примерно 13-14 лет. Придя как-то в церковь, я взял одну церковную книжку, по-моему псалтырем называется, и начал ее листать и отдельные прочитал, причем читал вслух и нараспев. Мне самому и многим старушкам сильно понравилось, как я это делаю. Церковные работники (уж не помню кто) попросили меня придти к всенощной и почитать эту книгу. Я согласился и пришел. Читал, наверное, часа 2-3 с перерывами. Все, кто находился на всенощной, прямо восхищались моими проповедническими способностями. Жизнь потом так сложилась, что я не бывал больше в церкви. Кто знает? А может быть из меня мог получиться неплохой священник или другой какой служитель культа.

Но все повернулось по другому Как-то (это было в декабре 1938 года) к нашей избе подъезжает легковая машина «Газик», из нее выходит мужчина и направляется в хату. Смотрим и недоумеваем: что бы это значило? В это время я готовился к урокам, проверял тетради. Вошедши, этот товарищ поздоровался и обратился ко мне и сказал «Собирайся, поедем в район». Спрашиваю: «Зачем?». «Там скажут зачем». Мать даже перепугалась, я тоже не совсем понимал происходящее. В дороге (он оказался инструктором обкома партии) мне было сказано, что идет районная комсомольская конференция, на которой предлагается избрать меня в райком ВЛКСМ.
И действительно, на конференции состоялось избрание меня в состав бюро ЦК ВЛКСМ и утверждение заведующим отделом политучебы райкома. Я потом долго раздумывал, почему остановились на моей кандидатуре и пришел к выводу. В наше село часто наезжал секретарь райкома ВКПБ по кадрам Семко, часто встречался со мной как с вожаком школьной комсомольской организации. Активное участие я принимал в избирательной кампании по выборам в Верховный Совет СССР в 1937 году. Он-то, видимо, и нашел во мне что-то такое, что могло пригодиться для меня работе.

Масик Федор. Снимок 1940 г.
Мне очень повезло, что секретарем райкома ВЛКСМ на этой конференции был Федя Масик. Это был настоящий комсомольский вожак - политически грамотный, эрудированный, принципиальный, организованный но в то же время компанейский, доступный, душевный. С ним мы быстро нашли общий язык, сработались, хорошо понимали друг друга. Была своего рода психологическая совместимость. Добрым словом хочется вспомнить и других ребят и девчат, трудившихся в то время в коллективе райкома. Это Костя Летуновский, Тимофей Лосев, Петр Манаенков, Иван Мочалов, Таня Аистова, Шура Петрова.

Иван Мочалов. Снимок 1938 г.
Чем тогда занимался комсомол? Ростом комсомольских рядов, организацией комсомольско-молодежных звеньев по выращиванию сахарной свеклы в колхозах, мобилизацией комсомольцев на строительство шахт в Донбассе и других индустриальных объектов, оборонно-спортивной работой, развертыванием пионерского движения (тогда оно только зарождалось) и другими проблемами. Лично я возглавлял работу по организации политической учебы среди членов ВЛКСМ (создавались политкружки, организовывались лекции и беседы по политическим проблемам и т. д.). Приходилось много разъезжать по району, привлекать к политической учебе наиболее подготовленных комсомольцев.

А через некоторое время, т. е. в Марте 1940 года, Масика утвердили ответ редактором районной газеты «Путь Ленин», меня после этого избрали секретарем райкома ВЛКСМ. Некоторый опыт работы с молодежью, накопленный в предыдущие годы, позволили мне без особых трудностей войти в новую роль. Да и бывший секретарь райкома был совсем рядом – всегда можно было посоветоваться по тому или другому вопросу. К тому же основной актив (члены райкома, члены бюро райкома, секретари многих комсомольских организаций) относились ко мне с уважением, как видно я пришелся им ко «двору».
Работать было интересно – и дел хватало, и интересные люди были вокруг. В составе бюро райкома был, например, Миша Хитров, работавший агрономом районного земельного отдела. Если коротко охарактеризовать, что это был за человек, то можно было сказать так: огромного, более чем двухметрового роста, с грубым зычным голосом, по характеру очень простой, добродушный, шутливый и смекалистый (последние годы жизни работал председателем Белгородского облисполкома). И вот на одном из заседаний бюро (оно проходило в маленьком кабинете секретаря РК) произошло неожиданное. Помню – принимали в комсомол группу ребят из колхоза «Добрая воля». Обычно при обсуждении дел по приему в члены ВЛКСМ вступающим в комсомол задавались вопросы трафаретного порядка: краткая автобиография, знание программы и устава ВЛКСМ. Не забывали выяснить также, а кто является вождем партии и народа, членами Политбюро ЦК ВКП(б). В этом плане и готовились отвечать на вопросы. Но вдруг дело повернулось и пошло не по привычному сценарию. Вошел, помнится, один паренек (тогда в комсомол принимали с 14 лет), растерялся, конечно, видя таких «дядей» за столом заседания. После краткого доклада его дела одним из работников РК мальчишка несколько успокоился и ждал, о чем его будут спрашивать. Готовился, конечно, к таким вопросам, которые задавались его предыдущим товарищам. Но тут произошло непредвиденное. Встает из-за стола этот великан Миша Хитров и своим зычным голосом спрашивает юнца: «А гонит ли самогон его отец?». Члены бюро и другие работники райкома, видимо тоже не привыкли к такого рода вопросам к вступающим в комсомол, посмотрели друг на друга с удивлением и стали ожидать, каков же будет ответ. Парень сначала оторопел, потом робость прошла и он ответил: «Да, отец самогонку гонит». Все засмеялись, на лицах присутствовавших было написано: «Зачем мы таких принимаем в ряды комсомола». А Хитров сказал: «Молодец! Честный парень. Хороший будет комсомолец, надо принять». Решено было согласиться с предложением Михаила. Правда, потом райкомовские ребята пытались как-то доказать, что Хитров не совсем был прав, но тот твердо заявил: «Я верю в этого молодого человека, потому что он честный. Другой мог слукавить, а этот не побоялся сказать правду, хотя и рисковал, что может быть не принятым в комсомол».
Этот случай надолго засел в моей памяти и в дальнейшей практической работе я стремился не забывать той ….истины, которая логически вытекала из приведенного того маленького, но по своей сути значительного жизненного эпизода. Я научился потом распознавать всякого рода ловкачей, врунов, которые ради карьеры готовы были поступиться правдой. А таких – ох как много пришлось повстречать на своем жизненном пути.

Отец. Наверно лет 20 с небольшим.
В 1938-1939 г.г. в комсомоле произошли события, наложившие определенный отпечаток на его дальнейшую деятельность. Состоялся Пленум ЦК ВЛКСМ по разоблачению «Первого секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева» и некоторых других секретарей ЦК. Он был признан «врагом народа». Помню: все мы работники ЦК ВЛКСМ с захватывающим интересом читали 2 или 3 тома стенограммы Пленума и возмущались происшедшим, клеймили позором Косарева и других «врагов народа». Почему так было? Да опять же потому, что в присланной нам стенограмме Косарев и другие признавали свою причастность к враждебной деятельности. Разве мы могли тогда знать всю правду этого сфабрикованного «дела».
Правда, кто-то из нас мог интуитивно догадываться, мыслить, что происходит что-то неладное, но в открытую редко кто мог высказываться по этому поводу. Грозила большая опасность, что и происходило с отдельными людьми.
Расскажу о своих раздумьях и действиях в те «репрессивные» годы. Хотя я уже упомянул случай, когда приходилось выступать на сельском сходе и осуждать руководителей района, осужденных за вредительство. Но были отдельные моменты, когда закрадывались определенные сомнения в правильности происходящего. В этой связи не могу не привести такого примера. Как было сказано выше, в 1937 году я учительствовал в 3-ей Александровке, был заведующим начальной школой. Так как зарплату для учителей приходилось получать в райцентре, и также по различным вопросам обращаться в РайОНО, РайФОи др. организации. В то время в отделе народного образования работал секретарем Николай Ртищев. Мы с ним часто начали общаться, сдружились, вместе бывали в районном клубе, ухаживали за девчатами, приезжал и он ко мне на велосипеде в Александровку. Я тоже не раз бывал в их селе. Одним словом дружба завязалась крепкая. Но вот случилась беда. Я узнал, что у Николая в одну из ночей забрали отца и увезли неизвестно куда (в то время такие факты были нередким явлением). Отца я немного знал, один или два раза видел его. Работал он на мелькомбинате на какой-то черновой работе, никакого руководящего поста не занимал. С тех пор прошло уже много времени, но человек как в воду канул.
Казалось бы, должны были измениться и наши отношения с Николаем, так как прошел слух, что его отец посажен как «враг народа». Но у меня было какое-то подсознательное чувство в связи с происшедшим. Я считал, что вряд ли такой человек мог стать врагом народа. Плюс к тому - а причем тут его дети, если плохого сделал их отец. Одним словом, дружба наша не прекратилась. Наоборот, у меня появилось определенное сострадание к Николаю и его семье. Вскоре его и его сестру Зинаиду назначили учителями в наше село и мы вместе стали работать. Есть и продолжение у этой истории. Николай участвовал в Великой отечественной войне, был ранен, некоторое время находился в немецком плен, о чем рассказал мне позже. После возвращения с войны ему и его жене Полине Федоровне (я ее тоже хорошо знал) им трудно было устроится на работу в школу главным образом потому что Николай был в плену. Никто не хотел разбираться, как он попал в плен, при каких обстоятельствах. Главный криминал – нахождение в плену. В те годы не один он страдал от этого. Зная мое отношение ко всем эти событиям, Николай в 1947 году (когда я уже работал секретарем райкома ВКП(б), о чем еще будет сказ) разыскал меня и попросил помочь ему в трудоустройстве. Я сделал это и до сих пор не жалею об этом. Как теперь оказалось, что отец его был репрессирован безосновательно и в плену он находился в силу сложившихся объективных причин. До сих пор мы поддерживаем дружеские связи, переписываемся (живет он в Кишиневе).
Это было небольшое отступление от хронологических событий в моей жизни.
Теперь о следующем: Великая отечественная война 1941-1945 г.г. началась, как известно, 22 июня 1941 года (скоро исполнится 50 лет). В то время я еще находился на комсомольской работе в том же Алешковском районе. В связи с тем, что я ранее был признан годным к нестроевой службе, в армию меня пока не брали. Занимался мобилизацией комсомольцев на борьбу с врагом, многие мои товарищи по РК ВЛКСМ ушли на фронт. Сам я вместе с комсомольцами и молодежью участвовал в строительстве оборонительных сооружений.

Отец. Март 1941.
Однако в октябре 1941 года мне все-таки прислали повестку и я вместе с другими мобилизованными поехал в Воронеж, где формировались воинские подразделения (Воронеж пока не был занят немцами, но бомбежка велась активно). Формировка проходила несколько дней под куполом городского цирка. И вот в один из дней пригласили в комиссию по призыву новобранцев, осмотрели меня и мои документы и объявили, что я мобилизуюсь в тракторный батальон. Вместе со мной оказался Иван Николаевич Павлов – заведующий РайЗО, к тому времени уже пожилой человек (лет 50-55).
Сформировался наш батальон (меня назначили отсеком комсомола). Ночью погрузили в эшелон и двинулись в путь. Когда эшелон делал остановки на ж.д. станциях, мы поняли, что нас везу не на запад, где шли жаркие бои, а на восток, т. е. в тыл. Рано утром послышалась команда «Разгружаться». Основным нашим грузом были лошади, повозки, сбруя, некоторое количество фуража и т. д.. Когда я выглянул из дверей теплушки, то понял, куда нас привезли – на станцию Народная, т. е. в наш же райцентр. Напротив станции была видна даже наша квартира или вернее дом, где мы жили (о женитьбе, жене и семье, хочу рассказать в отдельном разделе), Выходит, думаю, я приехал «воевать» домой? Хотел забежать домой – не разрешили. Стали нас расквартировывать где то в районе МТС (в это время по телефону удалось переговорить со своей Анной и сообщить, что со мной происходит).
Пока нам не выдавали еще никакого обмундирования и все мы в гражданской одежде, причем не в самой лучшей – известно, что одевают, когда призываются в армию. Я уже начал производить учет попавших в батальон комсомольцев и заниматься …. порученными мне делами, как вдруг кто-то позвал меня к телефону. В трубке я услышал голос нашего первого секретаря РК ВКП(б) Беляева Бориса Гавриловича, который, поздоровавшись, просил срочно зайти в райком.
Когда я зашел в РК ВКП(б), то увидел, помимо секретарей РК нашего комиссара батальона, полковника Калинина. Беляев обращается в шутливом тоне ко мне и говорит: «Что же ты скитаешься где-то, а районная организация ВЛКСМ до сих пор без руководства. Не пора ли «блудному сыну» возвращаться восвояси?». Я понял, на что намекает секретарь, но ответил «Борис Гаврилович! Но я ведь не где-нибудь, а в Красной Армии». Тот объяснил, что они с комиссаром договорились, чтобы я возвращался на прежнюю свою работу. Так я закончил свой первый «военный поход» (о втором – чуть ниже).
Итак, я снова возвратился в РК ВЛКСМ, в семью, но ненадолго. В связи с тем, что вскоре (в январе 1942 года) Федор Масик был освобожден от редакционной работы и направлен на должность начальника политотдела МТС в Садовский район нашей области (тогда по решению ЦК ВКП(б) создавались такие политотделы МТС), меня на бюро райкома партии утвердили редактором той же районной газеты.

Масик Федор. Снимок 1964 г.
Грамотишкой меня бог не обидел, к тому же я часто бывал в редакции, писал туда статьи, хорошо знал весь «журналистский» коллектив газеты, то осваивать новую работу пришлось без особых трудностей. Главным моим недостатком было недостаток хозяйственного опыта – дело ведь приходилось иметь с председателями колхозов, работниками МТС, секретарями парторганизаций, сельскими советами и т.д. Но ничего – надо было постигать и эту работу. Наряду с редактированием газеты мне поручили быть редактором и диктором районного радиовещания. Вот сколько навалилось дел. Работать поэтому приходилось не только днем, но и по ночам.
Уж не помню сейчас, сколько дней или недель я редактировал газету, за этот период уже начал вникать в суть новой работы, но тут же подстерегла одна крупная неудача, произошел, как говорят большой конфуз.
В ту пору помимо двухполосной газеты при райгазетах издавались небольшие листовки со сводками Советского Информбюро (т.е с сообщениями о ходе боевых действий на фронтах войны). Для этого по радиоприемникам нам специально в ночное время передавали эти сообщения, передавалась и некоторая другая информация военного порядка.
Приняв в одну из ночей такого рода информацию, я распорядился одно из коротких сообщений поместить в газете (благо, что к этому времени еще не была закончена верстка газеты, успеть было еще можно). Так и сделали. Газету и листовку сверстали, подписали к печати и «в свет». Почему я говорю «подписали»? – потому, что газету надо было еще и литировать. А цензором в то время был работник парткабинета райкома ВКП(б) Шепилов.
Печатник начал ногой крутить «американку» (печатная машина так называлась) появились первые экземпляры нового номера районки и со спокойной душой я отправился домой (это было часа в 4 утра) отдохнуть. Но отдыхать долго не пришлось. Пока дошел, разделся, клегся и задремал – потребовалось часа полтора – два. Потом вдруг послышался сильный стук в дверь (звонков тогда не было). Я вскочил и спрашиваю, кто там? Ответил редакционный сторож Василий Иванович. Он сказал: «Быстро поднимайтесь и идите в райком, оттуда звонили и просили, чтобы Вы пришли срочно». Делать было нечего, надо подниматься и идти, а сам никак не соображу – что бы это могло случиться в такой ранний час. ( а было это примерно часов в 7- 7 30 утра).
Когда вошел в кабинет первого секретаря райкома, там сидели уже все секретари (их тогда было три), члены бюро РК. Был там и тот самый комиссар батальона Калинин, о котором я уже выше упоминал. Все взоры присутствовавших были обращены на меня. Не успев еще закрыть входную дверь, как послышался грозный окрик Б.Г.Беляева – первого секретаря. Обращаясь ко мне, он стал допрашивать меня: Кто я такой есть и на кого работаю, на свою Родину или на фашистов. Я никак не возьму в толк, о чем идет разговор, и в чем я провинился. Тогда он подозвал меня ближе к столу и прямо под нос стал совать только что вышедшею из печати районную газету. Почитай, мол, что здесь «сотворил» и указал на маленькую «Информушку», набранную мелким петитным шрифтом и округленную кем-то из присутствовавших красным карандашом. Я взял газету и стал читать эту статейку.
Зная ее содержание (я ведь всего несколько часов назад принял ее по радиоприемнику), я сначала просто пробежал ее, не вдаваясь в детали. А речь там шла о том, как Геббельс призывал население Германии сдавать теплые вещи для своей армии, которой трудно приходилось в морозную зиму 1941-1942 г.г. Мне же предъявили обвинение в том, будто я прославляю в этой информации Геббельса. Оказывается, в этой заметке, как показал мне секретарь, было написано вместо «истерический» - «исторический» призыв Геббельса. И действительно, когда я прочитал это место, то у меня голова кругом пошла, охватило сильное волнение. Стал думать, как это могло произойти. Не мог же я в действительности с каким-то умыслом поместить такой материал в газете. Просил дать время, чтобы разобраться. Однако никто не хотел эти заниматься, как говорят «Что написано пером – вырубишь топором». Стали обсуждать, как со мною поступить. Кто-то предложил, что в дальнейшем мне нельзя доверять этот участок и надо освободить от занимаемой должности и объявит выговор по партийной линии ( в кандидаты в члены КПСС я вступил в 1939 г. а членом партии стал с января 1940 г.) объявит выговор, правда без занесения в учетную карточку. Все согласились с этим предложением. Можно себе представить, с каким чувством я покинул здание райкома.
Решил все-таки вернуться в редакцию и разобраться, как все это могло произойти. Когда пришел в редакцию, сотрудники все были на месте (это было уже в 10 час утра), все всполошились потому, что из некоторых сел и из районных организаций много поступило звонков с вопросом, что случилось с газетой, часть ее номеров была изъята еще на районной почте до отправки подписчикам, а в селах и деревнях, которые были поближе от райцентра и куда уже успели доставит часть тиража, тоже газеты начали забирать. А некоторые мужики успели уже использовать ее на цигарки и искурить (кроме ведь тогда бумаги никакой для этих целей не было). Короче говоря, для многих было непонятно, что случилось с газетой, чего в ней там обнаружено плохого. А объяснить им что-либо вразумительного никто не мог. Когда же с секретарем редакции, корректором, литсотрудниками, наборщиками и другими работниками начали разбираться, то сделать это было нелегко. Дело в том, что когда сдавалась в печать статейка уже после корректора, то там было все правильно, т. е. было написано «истерический призыв Геббельса». Проверить же действительный текст по газетной верстке было уже невозможно, так как шрифт был уже разобран. Все сошлись к одному: слово «истерический» было напечатано с переносом. На одной странице поместилось « исте-», на другой: «рический». В целом получалось все правильно. Однако в связи с тем, что буква были («о» и «е») плохо различимы, да еще разделительная линейка, видимо сыграла свою роль (или запала, или опустилась) картина выглядела по-другому. Хотя и не совсем четко, но читалось «исторический». Деваться было некуда, обвинение пришлось признавать. Три дня я ходил без работы, метался, мучился, не знал, что делать. Да и в райкоме некоторые начали на меня поглядывать косо и ничего не предлагали. В семье тоже было, конечно, смятение. Жилось и так нелегко, а тут еще «на тебе» - работы лишили.

На отдыхе в Сочи (снимок 1953 г.) первые секретари райкомов КПСС - Огнев И.А., Федосов П.Ф. Шморгунов А.Т.
К счастью, скоро все улеглось. Первый секретарь ВКП(б) позвонил о случившемся в Воронеж секретарю обкома по пропаганде и стал советоваться, что делать, нельзя ли прислать нового редактора. Тот выслушал причины моего отстранения и сказал, что зря это было сделано. Если, говорит, мы будем снимать за такого рода ошибки, то откуда же мы возьмем столько газетчиков, тем более в такое время, когда многие из них были призваны на фронт. Далее он сказал, что Федосов еще работает в газете без году неделю, соответственно опыта в этом деле еще нет, поэтому возможны опечатки или ошибки. Посоветовал вернуть меня на прежнюю работу. Так было и сделано. Меня пригласили в райком и сказали, чтобы я снова шел в редакцию и редактировал газету. Вполне понятны были мои….ения. Я снова окунулся в эту нелегкую для меня работу, но был настолько придирчив к каждому газетному слову и даже букве, что иногда и ночи не хватало, чтобы «осилить» очередной номер. А утром бежать на радио узел, чтобы вещать там о районных новостях.
Случались прямо-таки анекдотические случаи. Было это, кажется, несколько позже (по-моему в 1943 году). Районным радиоузлом заведовал некто Сашка Трухин – мой хороший товарищ. Он был молчаливым, мало разговорчивым человеком, но хорошо знавшим свое дело, всегда у него была в полном порядке радиоаппаратура. Объявлял он обычно так: «Внимание, внимание. Говорит Алешковский радиоузел. Начинаем районное радиовещание». Я брал микрофон и начинал: сначала шел обзор материалов, напечатанных в районной газете, затем передавались еще кое-какие районные новости. Как-то раз меня пригласил райисполкома Шморгунов и попросил меня назвать по радио неплательщиков квартирной платы, главным образом районных работников. ….. Я сделал это, но попал после этого в немилость. Директор конторы заготзерно В.И. Лесных даже назвал меня «районным брехуном» а жены некоторых районщиков стали выключать или закрывать подушками репродукторы. А вдруг, мол, этот «брехун» опять что-нибудь выдумает и начнет вещать о каких-либо других «грехах» их мужей.
Не могу здесь не вспомнить об одном прямо-таки анекдотическом случае во время районной радиопередачи. Когда я пришел в радиоузел и начал передавать сообщения, то сначала ничего не предвещало плохого. Но вдруг неожиданно у меня сильно заболел живот, начались настоящие схватки. Сашка был тут же рядом, я ему показываю на живот, а он никак ничего не поймет. Тогда я закрыл ладонью микрофон и сказал ему: что со мною. Он тогда понял, что делать. Взял у меня микрофон и объявил: «Товарищи! В связи с техническими причинами объявляется небольшой перерыв». Но так как уборная была метрах в 100-150 от радиоузла, мне пришлось сбегать туда «сделать дело» и возвратиться. Снова было объявлено «Товарищи радиослушатели! Возобновляем нашу передачу». Мы с Сашкой потом долго вспоминали этот эпизод.
Работая около 3 лет (с некоторым перерывом) в газете, приходилось слышать немало о других курьезных случаях. На одном областном совещании (или семинаре) редакторов районных газет зав. Сектором печати обкома партии Семин поведал о таком интересном и смешном событии. Коллектив одной из районных газет ( сейчас не помню какого района) готовил большой материал по животноводству. Решил посвятить этой теме целый разворот (две полосы – 2-ю и третью страницы, т.к. газета была 4-х полосная).
Придумали заголовок. Замышлялось, что он будет таким: «От каждых 100 овцематок – 110 ягнят». Причем сделать это решили так: на 2-ой полосе крупным шрифтом написать: «От каждых 100 овцематок" на 3-ей – «110 ягнят». Все как бы правильно. Но когда подписчики получили и прочитали этот номер газеты, то узнали о невероятном. Черным по белому аршинными буквами было напечатано: «От каждых 100 овцематок – 110 телят». Что за чудеса? Как это можно от овец получать телят? Неужели наука дошла до этого?
Когда же начали разбираться, почему так получилось, то оказалось следующее. Редакция подготовила два больших материала: один по развитию овцеводства, другой – по развитию крупного рогатого скота. Второй намечалось озаглавить «От каждых 100 коров – 100 телят». Это материал имелось в виду поместить в очередной номер. И вот при верстке газеты кто-то из сотрудников напутал, все получилось наоборот. Правда, про коров, которые должны были «отелит» ягнят, уже не было помещено заготовленной статьи, они так и продолжали «заниматься своим делом». Но разговоров и всякого рода шуток по этому поводу было в то время немало.

Братья Федосовы Петр и Яков. Фотография 1938 или 1939 года.
Я уже упомянул, что в газетной работе у меня был некоторый перерыв. А связан он со вторым призывом меня в армию. Это был март 1942 года. Хотя по-прежнему и был нестроевым, однако на фронт отправлялись и отправлялись новые пополнения. На этот раз я попал сначала в запасной полк, который дислоцировался в г.Пугачеве, Саратовской области, пробыл там непродолжительное время – несколько дней. Вскоре приехали офицеры из г. Энгельса, из 1-го Ленинградского артиллерийского училища для набора курсантов (тогда была ускоренная 6-месячная подготовка офицеров). Меня, как имеющего среднее образование, пригласили и сказали, чтобы я собирался на учебу в это училище (эвакуировано оно было из Ленинграда). Где-то в конце марта мы прибыли туда и приступили к учебе. Артиллерия была на конной тяге, поэтому много пришлось ездить верхом на лошади да еще без седла. Учитывая, что в детстве езда верхом была для меня привычным делом, доставалось мне не так трудно. Другие же ребята и зрелые мужики, особенно городские, испытывали большие мучения, натирали себе «задние» места, но служба есть служба, задания командиров надо выполнять. Помню нашего командира батареи Лейтенанта Беспяткина – строгий и безжалостный был человек, когда проводил учебные занятия по верховой езде. В училище (да еще и в полку) я сильно сдружился с одним курсантом Сергеем Иванниковым (он был до этого учителем, писал даже стихи). Мы с ним всячески помогали друг другу и в учебе и особенно в питании. А добывали мы его и в полку и в училище. Кто-либо из нас назначался в ночной караул за пределы училища. Военные знания овладевали в условиях, приближенных к боевым. Приходилось участвовать в длительных походах со всей амуницией, порой по команде ложиться в какой либо ров или прямо в болото. Это помимо главного – изучения боевой техники (в основном 76-мм орудий). Узнав, что я в прошлом газетный работник, политработники предложили мне редактировать батарейную стенгазету, что я и делал, особенно по воскресным дням, когда всем представлялся отдых. Наверное эти нагрузки отрицательно повлияли на состояние моего здоровья. К меня проявился рецидив моей детской болезни – золотухи, ставшей потом именоваться туберкулезом шейных желез. Врачебная комиссия признала меня негодным к военной службе и приняла решение о демобилизации с переосвидетельствованием через 6 месяцев. Этот срок, конечно был недостаточным для выздоровления, срок лечения был продлен, а через некоторое время поступила «бронь» - в редакции бронированию подлежали ответственный редактор и печатник (был такой у нас Сенька Аникеев, только он со своей большой силой мог выполнять тяжелую работу на старом печатном станке).
Возвратился из училища я в июле месяце, т. е. примерно за 1.5 месяца до окончания курсов. Уже после войны я узнал о том, что тогда все наши ребята погибли под Сталинградом. Рассказал мне об этом Иван Шацкий, который чудом уцелел и которого в 1945 году случайно встретил в Воронеже. Вероятнее всего такое могло бы постигнуть и меня, но видно не судьба. Как видно, в одном случае чистая случайность или совпадение (служба в транспортном батальоне), в другом болезнь не позволили мне принимать непосредственное участие в боевых действиях, и я остался в живых.
Конечно, и в тылу было нелегко. Если говорить о сельском хозяйстве, то мобилизация на фронт почти поголовной части мужского населения, тракторов, автомобилей, лошадей, хлебных ресурсов сильно подорвала еще не окрепшие колхозы и совхозы. А до этого много бед принесла коллективизация. Вся тяжесть на селе легла на «бедных» женщин, стариков и подростков. Они пахали, сеяли, убирали и возили хлеб, как правило, на коровах (тракторов и лошадей оставалось мало, да и то самые худшие), питались впроголодь. И даже в этих условиях находили возможность собирать и отправлять на фронт теплые вещи, скудные запасы своих продуктов, собирали деньги на строительство танков и самолетов под лозунгом «Все для фронта, все для победы».

3. Партийная работа

Демобилизовавшись в 1942 коду в июле месяце из армии, я немного (месяцев 5-6) поработал инструктором райкома ВКП(б), а затем снова утвердили меня ответ. Редактором той же газеты «Путь Ленина». А в январе 1944 был выдвинут уже на партийную работу – секретарем того же райкома ВКП(б) по кадрам. Аппарат райкома в то время был небольшой – 12-13 человек (1-ый и 2-ой секретари райкома, секретарь по кадрам, оргинструкторский отдел, состоявший из заведующего отделом и двух инструкторов, отдел пропаганды, включая туда завпарткабинетом, заведующий военным отделом и 2-3 технических работника). Такова была структура. Когда меня примеряли для избрания, а проще сказать для утверждения (пленумы тогда проводились редко) на бюро, первым секретарем был уже не Беляев Б.Г., а Шморгунов А.Т., до этого работавший председателем райисполкома (тот был направлен в освобожденный от оккупации Гремячинский район). Соглашался на эту большую должность с большой опаской. Боялся –справлюсь ли?. Но в конце концов дал согласие и поехал для согласования в Воронеж в обком ВКП(б). Сначала побеседовали в отделе кадров, вернее в организационно-инструкторском отделе, а потом повели к секретарю обкома по кадрам Некрасову А.Т. Тот был одет в тогдашней «сталинской» униформе (синие диагоналевые брюки галифе, хромовые сапоги, защитного цвета гимнастерка, подпоясанная широким ремнем). Вообще-то мы все старались подражать высшим партийным чинам.
Когда я вошел в кабинет, секретарь поприветствовал меня и попросил сесть, а сам позвонил секретарше и сказал, чтобы ему принесли чаю. Та быстро это сделала. Он стал расхаживать по кабинету со стаканом чая и задавать мне вопросы (что я собой представляю, откуда родом, какое образование и. д.), хотя моя объективка лежала у него на столе. Я все ему по порядку отвечал, не сбиваясь. Были и вопросы, касающиеся положения дел в районе. Я тоже в меру своей компетенции в хозяйственных делах тоже особенно не путался в этих вопросах. Но вдруг неожиданно последовал вопрос, который прямо выбил меня из колеи, поверг в смятение. Товарищ Некрасов поинтересовался, а знаю ли я, сколько в нашем районе чесоточных лошадей. Я знал, конечно, что в некоторых колхозах у нас лошади болели чесоткой, но сколько их было – не знал. Ведь с чесоткой этой ветеринарная служба боролась и каждый день могли быть изменения в количестве таких больных лошадей. Так я и ответил, что точно не могу ответить на этот вопрос, не знаю. Вот тут-то и началось: «Какой же вы редактор газеты, если не знаете такого важного вопроса? Как вам доверять после этого ответственную партийную работу? – уже раздраженно стал покрикивать секретарь.

Л. Нигровский. Снимок 1962 г.
«Проработав» меня как следует, Некрасов сказал, беседа окончена, и я могу покинуть его кабинет. Вышел от него я, конечно, сильно удрученным, понял, что «провалился» и с позором придется возвращаться домой.
Когда же я вышел из кабинета секретаря обкома, меня обступили ребята – кадровики и начали спрашивать, как прошла беседа и почему я такой грустный. Я рассказал, на чем я засыпался, после чего они расхохотались и стали по товарищески упрекать меня в излишней честности и откровенности. «Дурак ты, Петро, - говорили они, - ну зачем ты так отвечал, сказал бы, скажем, тысяча таких лошадей или две. Что он считать бы их поехал в район?» Они меня стали успокаивать, что, все должно закончится благополучно, но мне в это было трудно верить, так как разговор в кабинете шел не в шутливой форме а на полном серьезе.
Мне потом рассказывали, что Некрасов тут же позвонил Шморгунову и стал емук доказывать, что в секретари РК я не гожусь, так как не ответил на такой простой вопрос. Тот старался объяснить ему все, охарактеризовал мои качества работника, просил согласиться с предложением. Секретарь обкома был сначала неумолим, а потом все же сдался и «благословил» на избрание меня секретарем райкома. Приехав домой я уже и не думал, что буду работать на партийной работе, но секретари РК пригласили меня и сказали, что «инцидент» улажен. Так я приступил к новому делу. Работы тоже хватало, основные кадры руководителей районных организаций МТС и колхозов были на фронте. Пришлось работать с теми, кто остался. Много времени уходило на поездки в колхозы так называемыми «уполномоченными» райкома по сельхозкампаниям (сев, уход за посевами, уборка, хлебозаготовки, зимовка скота и.д.).
Хотя шла еще война, но конец ее уже был не так далек. Наши войска к концу 1944 года кое-где уже перешли границу, горд за городом освобождались от немецкого нашествия. В этот период по решению ЦК ВКП(б) в ряде областей были созданы областные партийные школы для подготовки кадров для районов и областных организаций. Я, конечно, чувствовал, что для работы в районном масштабе мне не хватает теоретических знаний и поэтому с удовольствием принял предложение поехать на учебу в облпартшколу (она была годичной). Учеба началась с января 1945 г. в помещении, еще не совсем восстановленном после бомбежки, там же были наши общежития с примитивным оборудованием и кирпичными печками, не хватало учебных пособий, изучали русский язык, географию, историю СССР, историю ВКП(б), политэкономию и другие дисциплины. Лекции читали преподаватели Воронежских вузов, работники обкома ВКП(б) и другие специалисты.
Не чурался и общественной работы. На первом же выборном собрании партийной организации (а нас было человек 200) я был избран в состав партийного бюро. Секретарем стал Л.И. Нигровский , ставший потом одним из лучших и близких моих друзей. Как член бюро, выполнял ряд ответственных поручений. Например, летом 1945 года был организатором экскурсии слушателей школы на с/х опытную станцию им. Докучаева (Тамбовский район), которая славилась своей хорошо организованной травопольной системой. Осенью 1945 года мы всем составом школы (под руководством партбюро) ездили на хлебозаготовки в Терновский и Козловский районы нашей области.
Урожай в этих районах в тот год был низким и нам пришлось с большой неохотой заставлять колхозников везти на заготовки чуть ли не последние килограммы зерна. Всей нашей большой «бригадой» (по 60-70 человек в районе) «руководил» тогдашний секретарь обкома ВКП(б) по пропаганде Соболев. Мы чувствовали, конечно, что делали не то, но противиться было бесполезно. Мы порой даже шутили, что такая большая орава, как мы, больше съедали продуктов, чем могли заготовить их.
Наконец учеба подошла к концу, экзамены по всем предметам были сданы на «отлично».

Удостоверение отца.
Стали распределять на по районам. Мне предложили должность 2 –го секретаря райкома партии в Абрамовском р-не (это недалеко от Алешков, километрах в 70-80). Я дал согласие. Уже был настроен туда ехать, однако на выпускном вечере секретарь обкома по кадрам т. Маслов В.И. (Некрасов уже перешел на другую работу) огласил решение о направлении меня на ту же должность, но не в Абрамовский, а Гремячинский район (в 25 км от Воронежа). Меня это сильно обескуражило потому, что первым секретарем там был бывший наш секретарь Беляев Б.Т.. Я хорошо уже знал его плохие человеческие качества: самолюбие, нетерпимость к инакомыслию, стремление урвать что-нибудь в колхозах и т.д.
После того, как кончилась официальная часть выпускного вечера, я подошел к Маслову и стал выяснять, почему изменено решение. Он ответил, что меня очень просил Беляев и придется поехать, постановление бюро обкома он изменить не в состоянии. Ничего не поделаешь – пришлось смирится и поехать в Гремячье.
Район был бедный, был в оккупации, имелись большие разрушения как в райцентре, так и в селах. В коммунальных домах жили только 1-ый секретарь и председатель облисполкома, остальные районные работники – на частных квартирах (некоторые, правда, имели свои дома). Я поселился с семьей (жена и сын) у одной колхозницы в обычной деревенской хате. Никаких удобств, конечно, не было. Плюс к тому зима 1946-1947 оказалась (после летней засухи) голодной. Хорошо, что весной мы с женой посадили несколько борозд картошки на донской пойме и уродилась она хорошей. Еще выручила корова, которую пришлось на базаре в Репьевке купить за взятые в сельхозбанке деньги в кредит.
Если коротко охарактеризовать жизнь и работу в Гремячьем, то он был непродолжительным (всего один год), можно сказать, что особо примечательного, а главное интересного как будто и не было. Были трудности (засушливое лето, скудость питания, на первых порах плохое жилье). Я как второй секретарь, занимался вопросами пропаганды и агитации. Под моим началом, правда, работали интересные люди (Пеньков – зав отделом пропаганды, Егоров – зав парткабинетом), но об это тоже можно написать целую повесть.
Лишь один момент следовало бы не забыть. Дело обернулось таким образом, что первого секретаря, моего земляка, Беляева в мае 1945 года сняли с этого поста. Основная мотивировка: нарушение устава с/х артели (он не стеснялся залезать в колхозные амбары, брать без оплаты фрукты, другие продукты). В обком поступили сигналы, их подтвердили и в конце концов решили освободить от работы.
Организационный пленум тот же Маслов (секретарь обкома по кадрам) т.е. тот, который «уважил» просьбу Беляева о направлении меня в тот район, доверил вести мне. В мой адрес на этом пленуме никаких претензий не было. Вновь избранный секретарь РК Савин И.И. (из Лискинского района) даже потом помог мне получше устроится с жильем. В помещении райкома ВКП(б) в одной из комнат были книги из парткабинетной библиотеки. По указанию И.И. Савина эти книги были перебазированы в одну из комнат парткабинета, а мне было предложено (событии происходили уже летом) поселится в этой комнате.
Еще о некоторых «происшествиях», запомнившихся надолго. Новый секретарь райкома был энергичным мужиком, но пофорсить, щегольнуть чем-то тоже был непрочь. У нас в райкоме было 3 лошади, ездили на них, как правило, секретари РК. А Ивану Ивановичу хотелось машину, да еще комфортабельную. В это время у местного священника был трофейный «Мерседес-Бенц» (кабриолет). Так вот, он (правда по совету с нами, секретарями) решил «махнуть» всех трех лошадей на этот «Мерседес». Никого из обкома партии он, конечно, не попросил разрешения на эту «сделку» и получил по заслугам. За самоуправство ему объявили выговор, машина ж осталась у нас.
Как-то в один из воскресных дней, когда уже заканчивалась уборка хлебов на полях (зерна намолачивали по 3-4 ц. с га – ведь была страшная засуха), мы т. е. основное руководство района (три секретаря и председатель райисполкома Лаптев), немножко подвыпив, решили наэтом «Мерседесе» побывать в поле. В связи с тем, что все мы были по существу новые работники (предрика тоже был новый) расположение сел и колхозов как следует еще не знали. Машина (в отличие от лошадей) катила быстро и вскоре мы оказались у одного колхоза. Там работали в основном женщины – на веялке сортировали зерно. Сойдя с машины и поздоровавшись с работниками вся наша «команда» стала придираться к ним, особенно усердствовал председатель райисполкома: почему плохо сортировали зерно, отчего много остается его в полове.. и т. д. Женщины смотрели на нас и никак не поймут, с кем же они имеют дело. Потом одна боевая такая спрашивает «А кто, собственно, вы такие?». Иван Иванович Савин отвечает: «Как кто? Разве не знаете. Я – первый секретарь райкома ВКП(б), Федосов – второй, Андреев – третий, а Лаптев предрика». А та всвою очередь опять спрашивает: «А что наших-то руководителей Фетисова и других разве поснимали?». Мы тогда переглянулись друг на друга и поняли, что произошло недоразумение. Оказывается мы заехали в соседний Репьевский район (именно в этом районе секретарствовал Фетизов). Пришлось потихоньку сесть в наш бысроходный «Мерседес» и убраться «восвояси». Если бы кто-либо из нас поехал на лошади, то я уверен, что этого бы не случилось.

4. На первых партийных ролях в районах

Отец в модной униформе
Война еще не закончилась, а уже началось восстановление разрушенного хозяйства. Но особенно восстановительные работы развернулись после окончания войны. По рекомендации обкома партии я в тридцатилетнем возрасте весной 1947 года был рекомендован первым секретарем Райкома ВКП(б) в один из самых глубинных, разрушенных и отстающих районов области – Голосновский.
Проблемы и трудности, с которыми пришлось столкнуться, были неимоверными. Райцентр (правда район был образован недавно) был целиком разрушен (райком и райисполком) были размещены в другом селе – Новосильске, там были, зачастую и в частных домах, некоторые районные организации. Никакого коммунального жилого фонда в этом селе тоже, конечно не было. Не имели квартир даже 1-ый секретарь РК и председатель райисполкома. Семья 1-го секретаря временно размещалась в одной из комнат райкома, председателя райисполкома – на частной квартире, причем было в его семье по-моему 6 или 7 малолетних детей.
Хозяйство тоже почти целиком было разрушено: многие поля заминированы и осваивались с большим трудом, а иногда и с человеческими жертвами. Кроме того, на них еще валялись груды исковерканной военной техники (танки, бронетранспортеры, машины, орудия и др.). А в некоторых местах продолжали лежать человеческие кости. Техники исправной (тракторов, с/х машин) в МТС и лошадей в колхозах было очень мало, не хватало квалифицированных кадров для с/х-ва. Дело усугублялось тем, что в результате засухи 1946 года весной начался настоящий голод, почти не было семян для проведения весеннего сева, на фермах в колхозах была бескормица. Вот в таких невероятно тяжелых, условиях пришлось начинать в первой роли на районной партийной работе. Сразу было понятно, что нам одним, без посторонней помощи, и в частности города и государства, хозяйства не поднять. По нашей просьбе обком партии подобрал и закрепил за районом хороших шефов – предприятий Ворошиловского (в то время) района, постоянным нашим шефом стал также заведующий областным коммунальным хозяйством Вершинин Виктор Гаврилович. Его часто к нам стали присылать «уполномоченным по различным хозяйственно-политическим кампаниям. Определены были и другие меры помощи.
Особенно район нуждался в продовольственной и семенной ссуде. Она была выделена, но опять все складывалось не так просто. Склады «Заготзерно» находились на ст. Курбатово на расстоянии 70 км от райцентра и уже начиналась распутица. Снова нашим бедным многострадальным женщинам пришлось плохо одетыми и полуразутыми пешком отправляться в этот далекий путь, чтобы на своих плечах перетаскать это зерно. Люди от голода стали пухнуть. Приходилось выпрашивать в областных организациях хотя бы какие-либо зерновые отходы, жмых для того, чтобы хоть как-то поддержать умирающих от голода людей. Да и сама наша семья питалась лепешками, испеченными из отрубей и других мучных отходов. Несмотря на все эти трудности и лишения люди, коммунисты, особенно вернувшиеся с фронта трудились, не покладая рук, не теряли надежды на лучшее будущее. Хоть весна 1947 года была трудной, особенно в проведении весенних полевых работ, но мы эти трудности одолели. Зато в природном отношении весна и лето удались благоприятными, как для роста и созревания хлебов, как и для уборки урожая. В период сева, ухода за посевами, как по расписанию, шли дожди, а во время уборочных работ стояла сухая и ясная погода. Все это позволило вовремя убрать урожай, рассчитаться с государством по зерну, заложить семенной фонд для будущего года известное количество зерновых культур, выдать на трудодни колхозника. Правда, были и потери зерна, но это происходило больше всего зимой, когда хлеб хранился частично в скирдах, так как для его полного обмолота в летнее время не хватало ни комбайнов, ни молотилок (и тракторных и конных).
Таким образом была одержана первая, хотя и скромная победа. После этого люди несколько приободрились, больше почувствовали уверенности. Да и у нас, руководителей района на душе стало как-то веселее. Однако дела требовали не расслабляться. Надо было облагораживать остальную испохабленную войною землю, а ведь более половины пахотной земли были еще заминированы, завалены разбитой техникой. При распашке новых участков продолжали подрываться трактора, волы, гибли люди. Поэтому надо было что-то предпринимать. И не так, как это пытались делать некоторые ретивые наши районные работники. В связи с эти приходит на память такой случай. Как-то возвращается из одного из колхозов («Коммунар»), что расположен в 25 км от райцентра, 2-ой секретарь райкома ВКП(б) Щербатых Дмитрий Семенович и разгорячено так жалуется, что вот, мои такие-сякие трактористы – не пашут поле, весь тракторный отряд стоит. «Почему», - спрашиваю. «Да потому, - отвечает он, - что мин бояться». «А кто же их не боится?», -говорю ему. Потом он более подробно рассказал, какой диалог состоялся у него с трактористами. Нечего было делать – садимся в машину, вместе с ним едем снова в этот тракторный отряд. Застаем ту же картину – машины все стоят около будки, а трактористы собрались в кучу и о чем-то толкуют.
Подъехав к полевому стану и поздоровавшись с механизаторами, я спросил их, почему стоят. Бригадир Савельев отвечает, что пока поле не будет окончательно разминировано, пахать не начнем. И показал недалеко от нас зияющую от недавнего взрыва воронку. Взорвалась, оказывается, противотанковая мина, а вместе с ней и корова, пасшаяся там без всякого присмотра.
2-ой секретарь Щербатых стал, как говорится, снова «напирать» на Савельева. Приступайте, мол, к работе и баста. Тогда этот Савельев (боевой такой парень) сказал: «Хорошо, Дмитрий Семенович, я согласен сесть за руль трактора и начать пахоту, но с условием, что вместе со мною на крыле трактора (это была колесная машина ХТЗ) будете сидеть и Вы». Щербатых был, конечно, разгневан таким «предложением», пытался сказать что-то ругательное в адрес Савельева, но я его успокоил, мы попрощались, сели в машину и уехали., а ребятам обещал помощь.
Возвратившись в райцентр, я позвонил 1- му секретарю обкома ВКП(б) Жукову К.П., рассказал ему о случившемся и вообще о положении с разминированием полей в районе и высказал просьбу о помощи. Буквально через день или два приехала большая группа минеров, которые проверили и убрали остатки мин на поле, о котором говорилось выше, а также работали на участках других колхозов.

Гончаров И.В. и отец. Голосновка 1949 г.
Надо было или восстанавливать старый райцентр или начинать его строительство заново. Вопрос решился еще до моего приезда в этот район – строить заново на новом месте. Дело в том, восстанавливать-то было нечего, т.к. до войны мало чего успели соорудить, а построенное полностью разрушено. И вот опять же с помощью воронежских шефов мы начали строительство нового районного центра на новом месте. Заложили несколько жилых домов, районных учреждений, клуб, электростанцию, Трудно было со строительными материалами, автотранспортом, но дело постепенно начало продвигаться. Хлопот было немало, особенно у председателя райисполкома Ивана Васильевича Гончарова. Он, («царство ему небесное») любил строить. Хоть и не всегда у него хорошо получалось, но любви к этому делу у него не отнимешь.
Загорелся он как-то идеей построить временную электростанцию и электрифицировать пока хотя бы село Новосильск, где временно располагался райцентр, а также провести в дома колхозников радио. Обсудили мы этот вопрос на исполкоме района и одобрили выдвинутую идею. А где брать материалы, средства? Опять основная ставка была сделана на помощь шефов, народную инициативу.
Целое лето, а то и два занимались эти делом. Приволокли выбракованный на одном из воронежских предприятий дизельный двигатель мощностью в 110 кВт, достали электрооборудование к нему, шефы и облкомхоз помогли со столбами, электропроводкой. Таким же образом обзаводились оборудованием для радиофикации села. Наконец, как будто было все готово. Но оставалась одна проблема – некоторые колхозники никак не пускали проводить в их хаты радио и электричество. Одни это делали по мотивам суеверия, другие по финансовым, т.е боялись, как бы цену……большую не заломили за пользование этими «штуками», хотя райисполком заверял их, что никакой оплаты они производить не будут.
Когда все эти вопросы были улажены и радиоузел и электростанция были готовы к пуску, стали советоваться, чтобы это мероприятие стало как бы сюрпризом для сельчан. На такое «событие» приехал руководитель района – шефа из г. Воронежа – первый секретарь Ворошиловского райкома Киреев Н.К. Он даже вместе со мной и другими работниками нашего райкома принимал личное участие в последних приготовлениях к пуску электростанции (тянули провода, закапывали столбы и др.) У здания райкома и райисполкома, в некоторых других местах повесили мощные электролампы – до 500 свечей(пока излишнюю электроэнергию было некуда девать). Время пуска станции держали в большом секрете. Не знаю , почему. Видимо, потому, чтобы удивить жителей села, которое, говорят, существует со времен Петра первого, а ни о каком электричестве и мечтать не могли.
Наступили сумерки. Потом стемнело. Батищев – и.о. директора станции по команде включил рубильник, как залаяли собаки, замычали коровы, люди взволнованные стали выбегать на улицы – кто радовался, кто смотрел испуганными глазами. В этот момент мы, т. е., я, Киреев, председатель райисполкома, сели в машину и решили проехать по некоторым улицам села. Что же мы увидели?. Ребятишки прыгали от радости, некоторые старушки все время смотрели на потолок на электрическую лампочку и молились. Как сейчас говорят, в этом селе произошло «событие века».

Семейства Гончаровых и Федосовых. Голосновка 1949 г.

Водитель отца. Голосновка 1948 г.
Всякого рода событий и жизненных эпизодов почти за 4 года работы в Голосновке было немало, но на одной истории, по-моему, грех было не задержаться. А речь пойдет о том, как глухонемой «водитель» меня на легковой машине возил. А дело было так. Когда на районной партийной конференции (весна 1947 г.) я был избран первым секретарем РК, на второй же день пришлось знакомится с аппаратом райкома, членами бюро, председателем и заместителями предрика. Поинтересовался и хозяйством, которым располагает райком (средства передвижения, помещения, оборудование и т.п.) Все шло хорошо, информацию получил полностью, но когда помощник секретаря Марина Картавцева сказала, что пока в райкоме нет шофера (его прогнали за пъянку) и возить меня будет конюх-глухонемой Иван, я принял сначала это за шутку. Как же глухонемой человек может управлять машиной? А как, главное, он узнает, куда он меня должен везти? Ведь объясняться я с ним не умею. Вопросы, вопросы…. Ну думаю себе – кадры. Однако Мария быстро успокоила меня. Не волнуйтесь, говорит, сейчас расскажу все по порядку. И начала. Дала мне большой список колхозов, МТС, сельсоветов, других организаций с пометкой, по каким признакам надо отличать или знаки, жесты следует использовать для того, чтобы водитель понял, куда надо двигаться. Например, если я направляюсь в колхоз им Калинина, то председатель этого колхоза носил шапку-кубанку. Значит я должен был показать на форму шапки (крест наверху). В случае, если я решил поехать в колхоз Долговатовский, то я обязан был припадать на правую или левую ногу (председатель этого колхоза с войны пришел хромой). При поездке в село Березовка мне предстояло, глядя на Ивана, перекреститься, т.к. в этом селе была единственная в районе Церковь (правда, бездействовавшая в то время). Такова была «наука».
Пришлось на определенный период ее постигать. Но однажды произошло, как говорят ЧП. Собрались ехать в Березовку, я вышел из райкома и, подойдя к машине, посмотрел на Ивана и перекрестился. Тот сразу понял, куда надо ехать, уже завел мотор, но сесть в машину я не успел. Старухи (их было человек 8), сидевшие на травке тут же у райкома (рядом был больничный корпус) в ожидании приема врачей, вдруг обступили меня и защебетали: «Детенок, какой же ты хороший: молишься в бога веришь. Наконец-то обком прислал верующего секретаря, спасибо ему. Только помоги нам открыть церковь, ведь она единственная в районе, сейчас зерноскладом занята». Еле-еле убедил их, что я не тот , за кого они меня приняли. Конечно, если бы это было в наше время, то, возможно, и услышана была их мольба, но тогда была другая обстановка.

Отец на отдыхе перед перездом в Москву на учебу.
Так потом с Иваном еще месяца два мы катали по району, и ничто нам не было помехой. Хотя прав на вождение машиной он, конечно, не имел, но знал ее отлично. Даже нередко приходил на помощь профессиональным водителям, когда случалась какая-либо неисправность. И вообще это был умный, хороший, добродушный человек, мастер на все руки. Мы никогда ни к кому не обращались, если в хозяйстве РК надо было что-то починить, покрасить. Все делал Иван, за определенную плату разумеется. Было поэтому у нас своеобразное хозяйство.
О Голосновке можно было еще написать немало, но этого, наверное, достаточно, чтобы представить себе, насколько сложно было работать в условиях послевоенной разрухи и отсталости. Можно также и хорошо понять то удовлетворение, которое каждый из нас испытывал, когда удавалось сделать полезное для людей.
Хотя в областной партийной школе была получена некоторая подготовка для партийной работы, однако я по себе чувствовал, что полученных теоретических знаний, кругозора, явно недоставало для такого большого поста, каким являлся пост первого секретаря райкома ВКП(б). Ведь в то время вся власть, все не только партийные, но и хозяйственные вопросы находились в ведении этого органа. Поэтому я с большим удовлетворением воспринял предложение обкома партии поехать на учебу в Москву – на двухгодичные Ленинские курсы при ЦК КПСС. Было это в январе 1950 года.

Я отправился на учебу. Но встал потом вопрос: как быть с семьей?. Или оставить ее здесь, в Новосильске (к тому времени мы уже жили в двухквартирном домике вместе с председателем райисполкома, который был построен отделом коммунального хозяйства) или забрать жену и двух детей в Москву на период учебы. В связи с тем, что вновь избранному секретарю райкома (Анучину) жить было негде, пришлось решать вопрос о переезде в Москву. Тем более, заманчиво было 2 года пожить в столице, пусть, мол и дети посмотрят столичную жизнь, это поможет им в дальнейшем культурном и интеллектуальном развитии. Рассуждения наши вроде были логичны, но как все это осуществить? Где для нас приготовили квартиру, хватит ли денег на питание и жилье. Хотя зарплата за слушателями курсов сохранялась да плюс давали еще по 500 рублей (в тех деньгах) талонов на питание, все равно этих денег (как потом оказалось) было недостаточно.
Я-то жил в общежитии курсов, а семья их 3-х человек ютилась в маленькой комнатушке (метров 8-10) у одного старика домовладельца в Вишняках. Это был такой скупердяй, что ребятишкам лишнего шагу не давал ступить ни в доме, ни во дворе. Помаялись мы так с полгода и стали обсуждать, что делать? Возвращаться жене с двумя детьми в Голосновку было некуда – квартира, в которой в последние 2 года мы жили, была занята. Значит, туда путь отрезан. Наконец, решено было ехать в село Б. Алабухи к родителям жены, авось не выгонят. Тем более, знали, что дедушка и бабушка очень любят внучат и только рады будут их приезду. Так оно и вышло – приняли, приютили.
После этого я с головой окунулся в учебный процесс, впервые более серъезно прикоснулся к первоисточникам – произведениям К. Маркса, В.И. Ленина, не говоря уже о сочинениях Сталина. Лекции читались на высоком уровне – их читали известные московские академики, профессора и другие ученые. Все это было интересно, а порой даже увлекательно.

Терский казак из Северной Осетии Вася Хмаро

Семья Хмаро.
Помимо учебы и здесь не чурался общественной работы. Был избран в состав партийного бюро парторганизации курсов (секретарем был Дорофеев – из Горького), назначили также старостой группы. Характерно, что группа из 19 человек по своему составу была интернациональной. В ней было только 4-5 человек русских, остальные таджик, еврейка, казах, эстонец, тувин, украинец, латыш, молдаванин, удмурт. И все мы крепко дружили, никаких раздоров между нами на национальной почве не было. Наоборот, старались помочь друг другу. Особенно многим из них нужна была помощь в овладении русским языком, отчего зависело во многом успешное изучение программного материала – ведь литература-то вся была на русском языке.

Так как русский лучше всех знал я, то естественно ко мне они больше всего обращались за помощью. Я никогда не отказывал, считая своим долгом выручать товарищей. Как сейчас помню, приехал на учебу в Москву из Тувы один партийный работник по фамилии Аракчаа. Почти ни одного слова по-русски произнести не мог. Пришлось с ним целых 2 года повозиться, чтобы хоть мало-мало научить его говорить по-русски.

Учился в нашей группе еще терский казак их Северной Осетии Вася Хмаро. Это был общительный, удалой, развитый парень. Избрали мы его партгрупоргом. Крепкая у нас с ним завязалась дружба, потом и семьями начали дружить (его семья тоже временно жила в Москве). Эта дружба до сих пор не увяла, мы продолжали переписываться, поздравляли друг друга с праздниками. Недавно только его постигло страшное горе – умерла жена Вера, которую мы крепко уважали.

Представилась возможность получить и высшее партийное образование – разрешили всем нам, слушателям курсов, одновременно учиться и на заочном отделении Высшей партийной школы при ЦК ВКП(б).

При сдаче текущих экзаменов (а шли они иногда и параллельно с нашими) приходилось только иногда некоторую дополнительную литературу. Заочное отделение мною было закончено уже будучи на работе в январе 1954 года.

Как складывалось дальнейшее мое положение? Учеба шла успешно и приближалась к завершению, выпуск предстоял в декабре 1952 года. Но тут произошло непредвиденное.

Партбюро Ленинских курсов. 1951 г.

В июле этого же года я поехал на каникулы (они должны были продлится до 1 сентября), поехал конечно к семье в село. Побыв с недельку с женой и ребятами, я решил съездить в Воронеж повидаться с друзьями и в то же время сделать своеобразный зондаж в части перспективы, т.е. что будет со мной после учебы – куда придется ехать на работу. А то ведь бывало и так, что после окончания ВПШ или курсов направляли совсем в другие края, области и республики. Этого я не так уж боялся, но, откровенно говоря, хотелось все же вернуться в свою родную область.

Ленинские курсы при ЦК КПСС (1950-1952)

Приехав в Воронеж, я сразу зашел в обком партии и тут же повстречал секретаря обкома Хитрова С.Д.. Поприветствовав меня, он не преминул сказать «Ну вот, зверь на ловца бежит». Правда, спросил, где я сейчас и почему я здесь. Я коротко рассказал ему все о себе. Тогда он задал мне вопрос: «Не согласен ли я поехать секретарем Буденовского райкома ВКП(Б), через 2-3 дня там райпартконференция, и мы еще не подбирали кандидатуру на секретаря РК». Я знал, что это хороший, экономически крепкий район и объяснил, что с удовольствием бы согласился поехать туда, но дело в том, что курсы я еще не закончил и вернусь только в декабре. Это, мол, не твоя забота, взял меня под руку и повел к 1-му секретарю обкома Жукову К.П..

Когда вошли в кабинет 1-го, Хитров сразу, как говорят, быка за рога. Вот, мол, подобрал кандидатуру в Буденовский РК. И кратко рассказал, как он меня встретил и какой у нас состоялся разговор. Жуков согласился с предложением Хитрова, а в отношении моей учебы, то сказал, что он договорится с ЦК о том, чтобы после избрания я вернулся для завершения занятий на курсах.

И тут же поручил подготовит шифрограмму на имя секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова с просьбой дать согласие на такой вариант. Шифровка тут же была составлена и отправлена в Москву.

Коллектив Работников Буденновского РК КПСС. 1952 г.

Через день пришел положительный ответ. А 8-го августа 1952 года на Буденновской районной партийной конференции по рекомендации Обкома я был избран первым секретарем райкома.

На второй день связался по телефону с женой, сообщил ей эту новость и пообещал скоро забрать их и перевезти сюда. Так и получилось. Недели через две ( в этот период я немного поездил по району, познакомился с рядом руководителей хозяйств) жена и дети переехали на новое местожительство. К счастью, к этому времени был свободным только что выстроенный маленький двухкомнатный домик. Правда, пожитков почти никаких не осталось - «растрясли» в связи с частыми переездами. Но главное было сделано, за семью я был уже спокоен.

С эти хорошим настроением я и снова вернулся в Москву, чтобы продолжит и закончить курсы.

Примерно за месяц до выпускных экзаменов мне в декабре сообщили, что меня (вместе с другими слушателями) приглашают в КПК при ЦК КПСС для беседы. Я никак не мог взять себе в толк, что это будет за беседа. Вроде ничего не «набедокурил», учился, можно сказать, отлично. Оказывается, речь шла о подборе работников в этот Комитет. Работник КПК Лисов начал задавать мне всякого рода вопросы, выявлять мои знания и опыт и т. д.. Когда же я спросил на какой предмет я приглашен, то он ответил, что мы, мол, предложили бы Вам по окончании курсов поработать в Комитете Партийного Контроля при ЦК КПСС. Я любезно поблагодарил Лисова за большую честь и доверие, но объяснил, что, к сожалению, не могу воспользоваться данным предложением И рассказал ему о том, что произошло со мною во время летних каникул. Он извинился, сославшись на то, что никто с Ленинских курсов – ни деканат, ни партком не сообщили ему об этом. Пожелал мне всего хорошего, и мы расстались.

И только спустя годы, когда я уже работал в аппарате ЦК КПСС, мы снова не раз встречались и даже вместе проводили одну нашумевшую тогда проверку (но об этом позднее).

Диплом ВПШ.

Диплом ВПШ. Оценки.

Диплом "Ленинские курсы".

Диплом "Ленинские курсы". Оценки.

Итак, в декабре 1952 года я возвратился с учебы и приступил к работе (в период моего отсутствия обязанности первого секретаря исполнял 2-ой секретарь Ф.И. Метелкин) На фотографии 1952 года он сидит во втором ряду шестой (считая слева-направо) рядом с Сухановым Фёдором Гавриловичем, бывшым 1-й секретарь райкома партии, отец - 4-ый в ряду.

Прямо скажу, что это были самые лучшие и самые интересные годы в моей жизни. Во-первых, потому что сам я был уже более зрелым и подготовленным. Во-вторых, район располагал богатыми природными и людскими ресурсами, хорошими кадрами. И, наконец, отношение к сельскому хозяйству со стороны партии и государства вскоре после смерти Сталина изменилось в лучшую сторону. Пришедший к руководству Хрущев Н.С. сделал много полезного, особенно в начальный период своей деятельности.

Начали мы в первую очередь с укрепления отсталых колхозов и МТС кадрами. Направили туда лучших коммунистов-специалистов. Среди них Штана, Хаустов, Кирилихин, Поляков, Катуков, Белозерских и другие.
Много занимались организационным укреплением партийных организаций колхозов, повышением активности коммунистов. Особенно активная работа по подъему сельского хозяйства развернулась после Сентябрьского (1953 года) Пленума ЦК КПСС. Несколько строк хочется отвести специально кукурузе. В нашем Буденовском районе (с 1 января1954 года он вошел в состав вновь образованной Белгородской области). Эта культура быстро и привилась и сделала, можно сказать, чудеса. Дело в том, что условия там для ее выращивания самые благоприятные (много тепла, хорошие земли). Поэтому в течение 1954, 1955, 1956 г.г. мы значительно расширили полевые площади под этой культурой. Научились сеять, обрабатывать, убирать и хранить ее. Много закладывали початков молочно-восковой спелости с зеленой массой в силос. В результате начали быстро расти привесы свиней и откормочного молодняка крупного рогатого скота. За каких-либо 2 года надои молока в ряде колхозов поднялись на 2 тыс. и более килограммов. Все это, конечно, не могло придти само собой. Райком, райисполком, сельхозорганы много внимания уделяли учебе кадров, организации строительства емкостей для закладки силоса, подготовке различной техники для посева и уборки кукурузы, причем механизаторы, специалисты сельского хозяйства и другие работники проявляли немало изобретательности в этом деле. Средства информации (районная газета, наглядная агитация, устная пропаганда также немало сделали для получения высоких урожаев кукурузы.

Брошюра. Издание Изд. Минсельхоз РСФСР 1957.

Рабеселькоры газеты "Буденновец". 1955 г.
Если говорить о стиле и методах работы райкома партии в те годы, то он, конечно, был административно-командным. В райкоме сосредотачивалось все. Но справедливости ради следует сказать, что мы уже тогда нащупывали и искали пути преодоления сложившейся системы, старались как-то больше использовать экономические стимулы в деятельности колхозов (совхозов у нас не было) для подъема производства. Практиковались, например, научно-практические конференции по экономике сельского хозяйства, широко привлекались для этой цели ученые специалисты сельскохозяйственного производства, практики. Как правило, такие мероприятия заблаговременно готовились, делались соответствующие анализы хозяйственной деятельности МТС и колхозов. Были и определенные результаты от проводимых мероприятий. Скажем, сокращались расходы на единицу сельскохозяйственной продукции, ужесточались нормативы по содержанию административно-управленческого персонала. Очень подробно изложены материалы о формах и методах работы районной и партийной организации по пропаганде передового опыта в районе в специальной брошюре, изданной в Москве «Сельхозгизом». Авторами ее являются П.Федосов – первый секретарь Буденовского района и М. Василенко – редактор районной газеты «Буденовец».

Сейчас модно осуждать Хрущева за кукурузу. Конечно ошибка его заключалась в том, что эта культура внедрялась чуть ли не повсеместно, даже на Север он пытался ее продвинуть.

На кукурузном поле в колхозе им. Орджоникидзе. Селезнев К.Я. и Федосов П.Ф. Август 1954 г.

Вспоминаю в связи с этим одну поездку в Ивановскую область (в то время я уже работал в аппарате ЦК КПСС). С первым секретарем обкома Титовым Ф.Е. мы приехали в один из колхозов, его особенно интересовала кукуруза. Что с ней, как растет? Было это уже в конце июня. И, когда вместе с председателем колхоза пришли на кукурузное поле, то предстала удручающая картина – кукурузных рядков почти не было видно, а сами растения еле были заметны, успело образоваться лишь по 2-3 листочка. Титов сильно разозлился и начал «корить» председателя, почему, мол, такая плохая кукуруза. Я отозвал его немного в сторонку и стал успокаивать, просил не ругать председателя, т.к. он не виноват, ведь благоприятных условий для роста кукурузы нет – даже в июне было прохладно. А он свое: «Как так? Должна расти, Никита Сергеевич приказал». Потом, на обратном пути, мы в машине долго с ним спорили. Я ему доказывал, что нельзя работать по шаблону, всякое дело требует творческого к себе отношения. В Белгородской, Воронежской областях, на Украине, Северном Кавказе и в других южных районах и сейчас заниматься возделыванием кукурузы и получают хорошие урожаи.

Хочется вспомнить и еще немало хорошего из практики работы тех лет в Буденовском районе. Ограничусь лишь одним примером. Как-то заходит ко мне председатель колхоза «Память Кирова» Д.Е. Седаков (это был знатный человек, избирался Депутатом Верховного совета СССР) и говорит, что в одном из журналов он прочитал о передовом колхозе им. Орджоникидзе Лозовского района Харьковской области и хотел бы завязать переписку с ним, а может быть и вступит в соревнование. Мол, соревноваться-то интересно с передовым, а не отстающим. Я прислушался к его разговору, согласился с его предложением. Скоро завязавшаяся между двумя колхозами переросло в соревнование района с районом, а в конце концов в дружбу между русским и украинским народами. Мы регулярно обменивались делегациями, перенимали опыт друг друга, делились тем, чем богаты, т. е. жили как настоящие братья. Куда все это подевалось?. Сейчас даже трудно поверить, что когда-то все это было. Какая же это черная сила сделала это черное дело? Откуда такая вражда между людьми разных национальностей. Верится, что верх возьмет все-таки разум, и все люди будут жить в мире, согласии и дружбе. Надо только, чтобы каждый человек осознанно понял, что иного просто не дано.

Участники ВДНХ 1955 г. На снимке отец и мать (крайняя слева). За отцом стоит М. Хитров.

Февраль 1956. Во время работы ХХ съезда КПСС. С.М. Буденный и секретарь райкома Буденновского района П.Ф.Федосов.

Самым значительным и незабываемым событием в моей жизни был XX съезд КПСС, делегатом которого я избирался от белгородской областной партийной конференции. При избрании на съезд секретаря райкома учитывались, видимо, в первую очередь хозяйственные показатели Буденновского района. А они были к тому времени высокими. По производству мяса, молока, яиц, зерна и других сельскохозяйственных продуктов колхозы района занимали передовые позиции. Район в целом был участником ВДНХ, у меня до сих пор хранятся золотые и серебряные медали за достижения в сельском хозяйстве. Все это, а также, конечно, мой личный вклад в эти успехи района, и послужили веским основанием остановится на моей кандидатуре, при выдвижении делегатов на съезд.

Когда созывался XX съезд партии, еще не было нынешнего Дворца съездов, все крупные общественно-политические мероприятия (съезды, сессии Верховных Советов и др.) проводились в Большом Кремлевском Дворце. Поэтому от нашей партийной организации избиралось всего лишь 5 делегатов: первый секретарь обкома, председатель облисполкома, бригадир одного из колхозов Валуйского района, машинист паровоза и я – первый секретарь райкома. Если учесть, что тогда в области было 33 района, то легко себе представит, какая почетная честь мне была оказана и какова возлагалась высокая ответственность.

Откровенно признаюсь, что мне сначала никак не верилось, когда перед тайным голосованием была названа и обсуждена моя кандидатура. И только когда уже объявили результаты выборов, я пришел в себя и поверил, что произошло. Вечером ко мне в номер гостиницы собралось более десятка моих друзей-делегатов конференции с нашего района, секретари соседних райкомов. Все меня поздравляли, мною дан для них своеобразный «банкет», выпили, конечно, дошло дело до песен. Для коммунистов и всех трудящихся района это тоже было большим событием. Ведь это в основном их труд был учтен и по достоинству оценен.

Делегаты 20-го съезда КПСС из Центральной черноземной зоны. Федосов П.Ф.- 3-ий ряд, 5 слева.

Съезд открылся 25 февраля 1956 года и продолжался дней 8-9. Сначала все шло своим чередом. Открывая съезд, Н.С. Хрущев предложил почтить минутой молчания память И.В.Сталина, К.Готвальда и некоторых других ушедших видных деятелей международного коммунистического движения, затем были избраны руководители органа съезда.

Отчетный доклад о работе ЦК КПСС был сделан Хрущевым.

Потом пошли выступления, приветствия представителей зарубежных делегаций. В дни работы съезда делегатам представили возможность посетить мавзолей Ленина-Сталина.

Характерно, что ни в отчетном докладе, ни в прениях ни разу не упоминался Сталин. Уже казалось, что съезд идет к своему завершению – дело за выборами руководящих органов партии.

Но произошло другое – в конце одного из вечерних заседаний председательствующий объявил, что на следующий день в 10 ч. Утра будет закрытое заседание съезда.

Что значило «закрытое заседание»? А это означало, что на него приглашались только делегаты с правом решающего голоса. Делегаты же с правом совещательного голоса (обычно это были вторые секретари обкомов партии), гости, зарубежные делегации принимать участия на этом заседании не могли, точнее не имели права.

Когда объявили о предстоящем закрытом заседании, для подавляющего большинства делегатов не было известно, что на этом заседании будет обсуждаться. Я попытался было выяснить этот вопрос у нашего первого секретаря обкома Крахмалева М.К., но тот нахмурившись, отрицательно покачал головой, дав понять, что для него это тоже является загадкой. Оставалось одно – ждать до утра и гадать.

На следующий день в 10 часов утра (а не ночью, как иногда утверждают некоторые журналисты) заседание открылось. Открыл его сам Хрущев, предложил повестку дня: «О культе личности и его последствиях». Никаких возражений со стороны делегатов съезда не последовало. После утверждения повестки дня председательствовать на заседании стал Суслов, который и представил слово для доклада Хрущеву. Более двух часов продолжался этот доклад, нередко докладчик отходил от текста, распалялся, приводя многочисленные примеры и факты беззаконий и злодеяний, допускавшихся Сталиным. В зале заседаний в это время стояла гробовая тишина, все мы были в подавленном, шоковом состоянии, испытывали какое-то двойственное чувство. Многие из нас и сейчас не освободились от этого чувства. Как же так? Столько лет верили, можно сказать молились на человека, как на бога, а тут – на тебе: массовые репрессии, гибель многих тысяч ни в чем не повинных людей и другие преступления.

Пред отъездом в Москву. Штана, Федосов, Моргачева, Беда, Хаустов.1956 г.

Прения решили не открывать. Суслов зачитал короткий проект постановления съезда, в котором осуждался культ личности и предлагалось партийным организациям осуществить меры по ликвидации его последствий. На этом заседание закрылось. Потом съезд, уже в присутствии гостей, международных делегаций стал рассматривать вопросы принятия различных резолюций, выборы состава ЦК КПСС и Центральной ревизионной комиссии и т. д.

Съезд завершил работу, делегаты стали разъезжаться по домам, но перед нашим отъездом из Москвы каждому вручили тезисы материалов съезда за тем, чтобы мы в своих организациях выступили с докладами о работе ХХ съезда КПСС. Причем, вопросу культа личности в этих тезисах было отведено места процентов 15-20. А весь наш доклад был рассчитан часа на полтора.

Ох, как тяжело было! Мне помимо своего района пришлось выступать на партийных активах еще и в трех соседних районах Алексеевском, Никитовском и Новооскольском.

Вопросов после каждого выступления поступало до сотни. И все они, главным образом касались Сталина. «Почему так произошло? А где был Хрущев и другие члены Политбюро?», «А почему не опубликовали доклада Хрущева о культе личности Сталина?» и т.д. и т.п. А что я мог ответить? Я мог руководствоваться только теми фактами, которые приводились в тезисах. Вполне понятно, что это не могло удовлетворить моих «слушателей», но большего я сказать им не мог, так как сам многого еще не знал.

Происшедшие события, конечно, осложнили всю нашу работу. У многих коммунистов наблюдалась известная растерянность, появились элементы разочарования.

Особенно болезненно воспринимали случившиеся старые коммунисты, фронтовики, которые с именем Сталина на устах ходили в атаки на врага.

Но время, как говорится, излечивает. Постепенно жизнь входила в нормальную колею вплоть до Июньского (1957 год) Пленума ЦК КПСС, когда встал вопрос о привлечении к ответственности за злоупотребления властью лиц Сталинского окружения – Молотова, Маленкова, Кагановича и других.

Об этом Пленуме тоже есть, что вспомнить, т.к. в этот период я уже работал в аппарате ЦК КПСС и в силу ряда обстоятельств был в курсе некоторых событий тех дней. Но об этом позже.

Коллектив Работников Буденновского РК КПСС. 1956 г.

Сначала следовало бы рассказать о том, как я оказался в Москве на работе в аппарате ЦК КПСС.

Как известно, с приходом Хрущева к руководству партией было создано Бюро ЦК КПСС по РСФСР (до этого никакого партийного органа в Росси не было). Были образованы отделы Бюро ЦК. Вот в один из них (отдел партийных органов) меня и пригласили на работу в качестве инструктора. Я потом долго раздумывал, почему меня выдвинули на такую ответственную должность да еще в такую высокую инстанцию. Ведь в то время ( есть это пока, к сожалению и сейчас) довольно широкой была порочная практика подбора кадров не по их деловым качествам, компетентности, а по знакомству, землячеству, личной преданности, родственным отношениям и т. п. У меня же никого – ни знакомых, ни родственников в ЦК КПСС не было.

И только спустя несколько лет мне один товарищ рассказал, как было дело. Этот товарищ (фамилия его Денисов) был в то время заведующим сектором в отделе, куда меня взяли на работу. «Приглянулся» я ему, как он рассказал, тогда, когда был в Буденовском районе (в 1956 году, по-моему) вместе с 1-м секретарем Белгородского обкома партии Крахмалевым.

Были они у нас один или два дня, мы объездили поля и фермы некоторых колхозов, встречались с руководителями парторганизаций и колхозов, беседовали в райкоме ВКП(б).

Все им, нашим «гостям», понравилось: поля, особенно кукуруза, были чистыми и ухоженными, на животноводческих фермах тоже был порядок, в МТС и колхозах шла активная подготовка к уборке урожая. Короче говоря, по словам самого Денисова, у нас в районе они увидели то, чего не было в других, где пришлось побывать.

И вот когда возник вопрос в отделе ЦК, кого взять в аппарат, Денисов и вспомнил обо мне и внес предложение на этот счет. Потом меня пригласили с отдел ЦК на беседу, после чего в январе 1957 года было принято решение секретариата ЦК КПСС об отзыве меня с районной работы и утверждение инструктором ЦК.

Когда перед отъездом в Москву я зашел к Крахмалеву попрощаться он пожалел, что мы теперь не будем трудиться вместе и сказал примерно следующее: «Хороший ты у нас секретарь райкома, я мог бы не дать согласия на твой переход в ЦК КПСС, но не посмел этого сделать, т.к. потом всю жизнь бы мог бы упрекать меня в том, что я затормозил твой рост». Очень порядочный был человек, многие, кто его знал, до сих пор вспоминают его добрым словом.

5. Работа в Москве

Как мне работалось в ЦК? Скажу честно, что порой приходилось туго. Хотя к 40 годам уже был накоплен немалый опыт партийной работы, имелась определенная и теоретическая подготовка, но масштаб-то был все-таки районный. В аппаратной работе к тому же были нюансы, о которых я только позже стал узнавать. Тем более, что это был аппарат не какой нибудь организации, вроде Министерства, а Центрального Комитета партии. Надо было поэтому многому учиться, перенимать опыт у своих коллег, уже поработавших в этом отделе. Это всегда незазорно – спросить у товарища о том, чего сам не знаешь. Так я и поступал. Прежде всего о структуре Отдела партийных органов Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Состоял он в основном из территориальных секторов (сектор Центра, сектор Северо-западных областей, сектор Поволжья и т.д.) В каждом секторе было по 8-10 работников, которым вменялось в обязанности так называемое «курирование» областными и краевыми партийными организациями (как правило, двумя обкомами или крайкомами). Мне, в частности, поручили заниматься Ивановской областью и Марийской АССР. Что я обязан был делать? Постоянно изучать положение дел в этих организациях, быть в курсе наиболее важных событий, происходивших в них, хорошо знать основные руководящие кадры, знакомиться с протоколами заседаний бюро и пленумов областных партийных комитетов, заниматься письмами и заявлениями трудящихся, поступающим в отдел. Нередко приходилось изучать те или иные вопросы партийной жизни с выездом на место. В общей сложности командировки эти составляли иногда 120-130 дней в году. Это я вкратце обрисовал те вопросы, которыми приходилось заниматься. Были и отдельные поручения руководства отделом и Бюро ЦК.
Здесь уместно высказать свою точку зрения по ставшему ныне чуть ли не бранному выражению «аппаратчик». Под эту «гребенку» пытаются стричь всех – и руководителей и рядовых инструкторов. Я, например, не помню случая, когда бы инструктор нашего отдела давал секретарю обкома или другому областному работнику какие лидо руководящие указания – это было уделом руководителей отдела или секретарей ЦК КПСС. Мы, конечно, делали отдельные замечания по поступающим в отдел документам, давали советы по отдельным вопросам, но и то во многих случаях с ведома и разрешения руководства отделом. Как не полагалось выступать на пленумах, партконференциях, областных партийных активах. Так зачем же смешивать «божий дар с яичницей», кому надо огульно порочит работников аппарата, без которого не обходится ни одно цивилизованное государство.
Другое дело, что он должен быть компетентным, честным, неподкупным, а также принципиальным, если потребуется отстаивать правое дело. Знал я таких и их было немало (Громова О.С., Тимофеев А.П., Парцевский В.Н, Лисов А.Б. и др.). Были, конечно, и приспособленцы, бюрократы, хапуги, которые ради своего личного благополучия, карьеры поступались принципами, лишь бы угодить начальству. Вот Б.Н. Ельцын в своей книге «Исповедь на заданную тему» больно уж расхваливал ныне покойного П.В. Симонова, работавшего тогда инструктором в нашем отделе. На самом же деле он был не таким, как его изображает Ельцын. В прошлом, будучи первым секретарем Еврейского Обкома партии, страдал запоями. В бытность инструктором ЦК был настоящим приспособленцем, в угоду руководству нередко шел на сделку со своей совестью, старался, например, выгородить провалившихся работников в г. Орле (о чем постараюсь более подробно рассказать на следующих страницах).

"Рязанское дело"

Товарищи по партийной работе на отдыхе в Ливадии. Безносов, Федосов, Канцеляристов. 1960 год.
А сейчас об одной истории, которая приключилась со мной и явилась причиной определенной драматической ситуации, в которой я оказался. Речь пойдет о «громком» тогда Рязанском деле.
Было это в 1960 году. В ту пору модно было рапортовать, слать в Центр победные реляции об успехах в различных областях хозяйственной деятельности, особенно в сельском хозяйстве. «Победителям» щедро раздавались награды: присваивали звания героев, вручались ордена и медали. Особенно много шума было поднято вокруг Рязанской области, «выполнившей» два плана по заготовке мяса. Первый секретарь обкома КПСС получил звание Героя социалистического труда, удостоили этого высокого звания руководители хозяйств, колхозники. Отдел пропаганды и агитации ЦК по РСФСР (руководил им тогда Московский В.П.) поторопился издать специальную брошюру, где раскрывался передовой опыт работы Рязанской областной партийной организации. Брошюра была одобрена Бюро ЦК КПСС по РСФСР.
В то же время в ЦК КПСС и другие центральные органы шли многочисленные письма, в которых сообщалось о нечестном поведении руководителей области в данном вопросе, приписках, которые широко практиковались с ведома и по указанию Ларионова и других областных работников. Поступило несколько заявлений такого порядка и в наш отдел. Инструктор отдела т. Шатилов И.А, курировавший Рязанскую область, несколько раз обращался к руководству отделом с предложением проверить поступившие заявления, но согласия так и не получил. Пусть, мол, полежат ничего с ними не случится. Шло время, а поток писем не уменьшался. Инструктор Шатилов, посмевший как-то сделать какие-то замечания Ларионову, был тут же отстранен от кураторства этой областью, данный участок был поручен другому инструктору Громовой О.С.
Вскоре Громова заболела, пролежала в больнице, наверное, месяца два. На этот период временно поручили заниматься этой областью мне (такая практика у нас была). Я тоже попытался заняться рязанскими письмами, но так же безуспешно. Все мы, инструкторский состав, возмущались таким отношением руководства к сигналам с мест, но дальше этого дело не шло, никто не рисковал пойти к Аристову или к самому Хрущеву жаловаться на руководителей отдела.
Возможно так бы все и оставалось, если бы не случилось следующее: как-то приглашает меня зам. Заведующего нашим отделом Полехин М.А. (заведующий М.Т. Ефремов был в отпуске) и говорит, что я должен поехать на несколько дней в командировку в Рязань. Спрашиваю о цели поездки, отвечает: «В.П.Московский (зав. отделом пропаганды) возглавляет бригаду, и он Вам все объяснит». На этом разговор закончился. Когда я возвратился от Полехина, сразу же пришло несколько «соседей» по комнате и стали меня поздравлять с хорошей командировкой, что, наконец-то мол, представиться возможность вывести на чистую воду очковтирателей. Но когда они узнали, что у Полехина о проверке лежащих у меня в секторе письмах разговора не было, то посоветовали тут же повторит свой «поход» к нему и напомнить о необходимости разобраться на месте с фактами приписок, изложенными в письмах. Я это сделал, но получил отрицательный ответ. «Делай, - говорит Полехин, то, что скажет тебе Московский. Письма не трогай. Буквально через несколько минут раздался телефонный звонок – меня приглашали к Московскому. Когда я вошел к нему в кабинет, там уже сидели инструкторсельхозотдела ЦК по РСФСР Парцевский и зам Министра по животноводству СССР Мемнонов. После краткого знакомства Московский спросил нас, сколько времени нам потребуется, чтобы собраться в поездку. Мы спросили о сроке командировки. Он сказал, что поедем примерно на неделю. Мы попросили часа 1.5-2 Он дал «добро» и сказал секретарше, чтобы нам выделили машины для поездки домой за командировочными принадлежностями.
Так, примерно через 2.5 часа мы на «ЗИМе» отправились в Рязань (было это в конце августа 1960 года). Весна и лето этого года в Центральных областях России (Московской, Тульской, Калужской, Ярославской, Владимирской и др.) были жаркими и засушливыми. В зону засухи попала и Рязанская область. В машине В.П. Московский нам рассказывал всякие истории, шутил, но пока молчал о главном – зачем мы едем в Рязань. Наконец километрах в двадцати от областного центра попросил водителя притормозить. Мы вышли из машины, сели на лужайке на опушке леса и начался разговор по существу.
Наш руководитель бригады объяснил, зачем мы едем в Рязань. Дело оказывается заключалось в следующем. Едем-то мы вовсе не для проверки неблаговидных дел руководителей области, излагавшихся в письмах и заявлениях трудящихся в Центральные органы, а для подготовки материалов «по оказанию помощи рязанской парторганизации в выполнении принятых ею обязательств – в 1960 году выполнить не два (как в 1959 году), а три плана. Московский рассказал далее, что вчера 2ой секретарь Рязанского обкома КПСС Чачин и председатель облисполкома Бобков были на приеме у тогдашнего секретаря ЦК КПСС Ф.Р. Козлова (Ларионов в это время лежал в больнице), докладывали ему о тяжелом положении в сельском хозяйстве в связи с засухой, что ставит под угрозу выполнение трех годовых планов по мясу и просили оказать области помощь в выполнении этого обязательства. Козлов, мол, дал поручение отделам ЦК разобраться на месте и представить предложения по оказанию соответствующей помощи. По тону разговора, который вел с нами Московский, и по его настроению, мы поняли, что это поручение ЦК ему импонировало. А иначе и не могло быть. Мы то были знакомы с брошюрой за его подписью, в которой расписывались и восхвалялись формы и методы идеологической и массово-политической работы Рязанской областной партийной организации, явившееся основой выполнения областью в 1959 году двух планов по мясозаготовке. Разве он был заинтересован упоминать о каких-то там приписках?.
Затем зашел разговор о том, как осуществить эту «задачу». Предлагалось каждому из нас взять по 2 района, вместе с представителями области на полях и фермах колхозов и совхозов, убедиться, действительно ли плохо обстоит дело с урожаем зерновых и кормовых культур и, если это так, то подготовит предложения о мерах помощи для рассмотрения в ЦК КПСС. Мы попытались выяснить, а как быть с многочисленными сигналами, поступающими в различные инстанции в части очковтирательства. Он прямо заявил, что этим мы заниматься не будем. На вопрос о том, почему помощь должна оказываться только Рязани, пострадали от засухи ведь не только Рязанской но и других центральных областей, вразумительного ответа не получили. Мы все трое начали занимать непримиримую позицию и в этом мы видели свою логику. Почему действительно надобно искусственно создавать благоприятные условия для Рязанцев и много ли толку от такой показухи.
Московский не счел нужным дальше выслушивать нашу позицию, и мы тронулись в путь. Объездив потом по 2 района (я был в Шацком и Сараевском), мы убедились не только в нереальности принятых на этот год обязательств (дать три плана по мясу – 150 тыс. тонн), но и в том, что при выполнении плана предыдущего года допускались массовые приписки. Например, в Сараевском районе мне рассказывали, что колхозы района закупали скот в Мордовии, Грузии и других регионах страны и сдавали его как выращенный у себя. Всплывали и другие факты обмана государства. Что же касается принятых обязательств на текущий год, то и здесь обнаруживались всякого рода фикции. Даже при беглом анализе оборотки стада в некоторых колхозах выяснилось, что никаких реальных возможностей в них не было осуществить эту непосильную задачу. В беседе с руководителями колхозов и партийных организаций нередко выявлялось, что и обязательства как таковые по выполнению трех планов у них не было, просто эти показатели им продиктовали районные руководители. Собравшись из поездки по районам в Рязани, мы все трое пришли единому мнению – с выполнением двух планов в 1959 году не все чисто, нужна детальная проверка, на которую нас не уполномочили, а вернее сказать - не допустили. Урожай на самом деле плохой, с кормами поэтому тоже складывается нехорошо, но ведь это не только в одной Рязани, помогать – так всем пострадавшим от засухи. Об этом своем мнении мы доложили руководителю бригады при первой же встрече с ним. Ему это, конечно, не понравилось и он стал настаивать, чтобы за ночь была подготовлена записка и проект постановления бюро ЦК КПСС о мерах помощи области.
Мы твердо решили «не сдаваться» и на следующее утро заявили, что такого рода документы мы готовить отказываемся по мотивам, которые были высказаны ему накануне. «Хорошо, - сказал Московский, - заставим вас эту работу проделать в Москве». Так и сделал. По возвращении из командировки на следующий же день меня пригласил к себе Полехин, отчитал за непослушание и в приказном порядке заставил писать эти бумаги. В свою очередь Парцевского вызвал зав. Сельхозотделом Мыларщиков и сделал то же самое, ссылаясь на то, что ваше дело телячье, это нужно ЦК КПСС. Пришлось подчиниться, хотя делали мы это против своей воли, принудительно. Вскоре после нашей поездки было принято решение Бюро ЦК КПСС по РСФСР, в котором предусматривалось выделение колхозам и совхозам Рязанской области фуража, дополнительных денежных кредитов, сельскохозяйственной техники и другой помощи.
Как же события развивались дальше? Как-то утром, придя на работу, я, как обычно, стал просматривать «Правду». Послышался телефонный звонок. Взяв трубку, я узнал голос нашего заведующего Отделом Ефремова М.Т. (он тоько что вернулся из отпуска), который спросил: «Это Вы, тов. Федосов ездили в Рязань?». Я подтвердил, что это так. Тогда он попросил меня зайти к нему, взяв с собой копии документов, подготовленных нами и обсуждавшихся на Бюро ЦК по РСФСР. Я открыл сейф, взял эти бумаги и пошел к Ефремову в кабинет. Когда я туда вошел, то увидел там и Полехина. Зав. Отделом начал читать записку и проект постановления и по ходу чтения стал сильно ругаться, возмущаться. А смысл его ругательств сводился примерно к следующему: как же, мол, так, там в Рязани сплошные приписки а Вы ответственные работники ЦК КПСС пишите записку о мерах помощи. Их надо снимать с постов и исключать из партии. Одним словом навалился на меня не на шутку. Сидевший рядом Полехин молчал. Мне ничего не оставалось делать, как пойти ва-банк, т.е. рассказать все, как было.BR> Во-первых, согласился с тем, что правильно поставлен вопрос о приписка, все время не допускали и на этот раз не допустили к проверке имеющихся у нас писем и заявлений по этому поводу. Объяснил также, что когда т. Полехин направлял меня в эту командировку, я вносил предложение взять эти письма и проверить их на месте. Однако тот не разрешил это сделать. Во-вторых, рассказал, как готовились эти документы и какой нажим был со стороны Полехина, чтобы, чтобы я участвовал в их составлении. Раскрывая эти карты, я, конечно, понимал, чем потом может обернуться моя «выходка». Правда, Полехин, слушая все это, не проронил ни слова, только сильно покраснел и вспотел. Видимо, поняв, кто основной виновник происшедшего, М.Т. Ефремов отпустил меня, а Полехина оставил. Секретарша потом мне рассказывала, что последний вышел кабинета заведующего очень злым и взволнованным. Со мной он потом перестал здороваться, по поводу и без повода стал браковать документы, подготовленные мною.
Дальнейшие события, связанные с Рязанью развивались таким образом. После возвращения из отпуска Хрущева рязанский вопрос рассматривался на Президиуме ЦК КПСС, кто-то все-таки донес правду о «победе» Рязанцев на мясном фронте, бурное обсуждение закончилось тем, что было решено отправить Ларионова на пенсию (хотя ему было только 54 года). Он, конечно, долго упирался, не хотел уходить, но, в конце концов, как будто согласился, написал заявление в ЦК. Был уже назначен пленум Обкома по организационному вопросу, подобрана кандидатура (Гришин К.Н., работавший первым секретарем Владимирского обкома КПСС).
Но этому пленуму не суждено было состояться. Наутро сообщили, что накануне ночью умер Ларионов. Пришлось отложить пленум. В тот же день меня пригласил Ефремов и предложил поехать в Рязань на похороны Ларионова. Не в качестве представителя ЦК, а только возложить от имени Бюро ЦК КПСС по РСФСР венок. Он сказал также, что вместе со мной поедет инструктор из отдела пропаганды и агитации. Посоветовал на поминки пойти (если пригласят), а если не пригласят, то ходить не надо. Дал еще один совет: если спросят нас о причине смерти, то отвечать надо так, какое заключение сделала медицинская комиссия. А заключение было таково: он всю ночь пил коньяк и водку с добавлением наркотиков в итоге выпил несколько бутылок и у него от этого порвались все сосуды. Слухи о том, что он застрелился, не имеют под собой почвы.
Здесь я позволю себе сделать маленькое отступление. В печати и некоторых литературных произведениях я и другие читали сообщения о том, что Ларионов застрелился. Прочитав это, я уж было стал сомневаться в правдивости информации, которую тогда получил от Ефремова. Но вот совсем недавно я случайно встретил в больнице того же Ефремова, мы вспомнили друг друга и разговорились об рязанской эпопее и он с досадой высказал свое неудовольствие по этому поводу. Он рассказал, что однажды ему пришлось звонить в редакцию газеты «Правда» и возмущаться тем, что один из журналистов тоже утверждал в соей статье, что Ларионов застрелился. Ему-то Ефремову доподлинно известно о причине смерти этого человека, он ведь сам был в то время в Рязани и читал заключение медкомиссии.
Поручение мы выполнили, съездили в Рязань, возложили венки на могилу Ларионова, возвратились в Москву, доложили Ефремову.
Через некоторое время, уже после избрания нового секретаря обкома, в Рязань отправилась большая бригада из ЦК КПСС уже во главе с Ефремовым. Я на этот раз туда не поехал, т.к. к этому времени возвратилась из больницы О.С.Громова. Дело кончилось тем, что всех руководителей области (секретарей обкома, председателя облисполкома) поснимали с постов, исключили из партии и направили на рядовую работу.

"Орловская история"

За эти годы работы в аппарате ЦК я хорошо узнал Полехина, как человека непорядочного, мстительного, с карьеристскими наклонностями и ожидал,, что мое «правдолюбие» даром мне не пройдет. Так оно и вышло. Выпал удобный момент, чтобы расправиться со мной. Ефремова вскоре, видимо, за его архиреволюционное поведение при разоблачении рязанской аферы, отправили в область первым секретарем Челябинского обкома КПСС, а исполнять обязанности зав. Отделом поручили Полехину. Как раз в этот момент с приходом в ЦК Кириленко при Бюро ЦК начали создаваться небольшие по численности отраслевые промышленные отделы, в связи с чем наш отдел сокращался на 13 человек (до сокращения в нем было более 80 человек). Вот тут-то он не преминул воспользоваться удобным моментом – меня пригласил не сам Полехин а другой зам. зав. отделом Петровичев Н.А. и предложил мне перейти в другой, вновь создаваемый отдел машиностроения. Я зада вопрос Петровичеву, почему я должен идти в этот отдел – ведь я не специалист в области машиностроения, какая от меня там будет польза. Он сказал, что в этом отделе планируется иметь инструктора специально по разбору поступающих туда писем и заявлений. Я сначала не соглашался, но он дал мне понять, от кого «горят огни» и поэтому сопротивляться бесполезно. Посоветовал сходить в новый отдел, побеседовать с его заведующим Бочкаревым. Делать было нечего – пришлось пойти. Тот встретил меня хорошо, как-то расположил к себе и я, посоветовавшись с товарищами и дома, согласился пойти туда работать. Первое время было трудно привыкать к новой обстановке, вживаться в новый коллектив. Тем более, функции работников отдела были совсем непохожими на те, что были в «парторганах», даже терминология была совсем другая.

Отец с Е. Соколовым и его младшим сыном Борей.1961 г.
Разбор писем (а их вначале поступало не так много) сводился чаще всего к направлению их на рассмотрение в обкомы партии, министерства и ведомства. Порой было скучно и тоскливо сидеть без настоящего дела. Но время шло, постепенно стал свыкаться с обстановкой и с положением, в котором оказался. Коллектив подобрался неплохой, товарищи чувствовали мое угнетенное состояние и морально старались поддержать.
И вот однажды было получено письмо, рассмотрение которого заняло не один месяц и потребовало от меня большого нервного напряжения и немалой потери здоровья. Письмо было из города Орла. В нем группа коммунистов завода приборов приводила факты грубейшего нарушения партийной и государственной дисциплины, очковтирательства и других злоупотреблений со стороны ряда руководящих работников. С учетом своего прошлого опыта по разбору писем аналогичного порядка, я понимал, что такое письмо посылать для проверки на место нецелесообразно. Решил посоветоваться с руководителями отдела. Тов. Бочкарев, внимательно прочитав письмо, убедился, что вопросы поднимаются серьезные, и предложил мне поехать в Орел и на месте проверить изложенные в нем факты. Такого же мнения придерживался я и сам. Поэтому быстро была оформлена командировка, и я на второй же день выехал в Орел.
Приехав на место, я сходил в обком партии, ознакомил с содержанием письма одного из секретарей, ведающих промышленностью, в помощь для проверки мне выделили зам. Заведующего промышленным отделом Антонова, после чего началась проверка. Поработав дня три, мы пришли к выводу, что все, о чем сообщили коммунисты – о бесхозяйственности, приписках, разбазариванием государственного имущества, зажим критики на заводе приборов – подтверждалось. Особенно резко говорилось об этом на отчетно-выборном собрании, на котором я решил принять участие. Меня, как представителя ЦК, избрали в президиум собрания. Зная, что я занимаюсь проверкой на заводе, в ходе собрания мне начали поступать вопросы. Участники собрания интересовались, каково же мнение комиссии по поднимаемым на собрании вопросам. Я ответил, что проверка далеко еще не закончена и о каких-либо выводах докладывать рано.
В связи с тем, что выступлениях коммунистов на этом собрании говорилось не только о неблаговидных действиях руководителей завода (директора, секретаря парткома), но и попустительства, беспринципности и других непартийных поступках со стороны первого секретаря Орловского горкома КПСС Слюнина, я решил прервать проверку, возвратиться в Москву, чтобы доложить об обстановке у себя в Отделе. Считал при этом, что неудобно мне, работнику отраслевого отдела, заниматься проверкой действий руководящих партийных кадров да еще такого как первый секретарь Горкома. Мне представлялось такого рода проверки целесообразнее проводить совместно с отделом партийных органов, который ведал партийными кадрами.
Заведующий отделом машиностроения Бочкарев, выслушав меня, одобрил мои действия и тут же по вертушке позвонил зав. отделом парторганов ЦК по РСФСР Вороновскому (в то время функционировало уже два таких отдела в ЦК по РСФСР – один по промышленным, другой по сельским парторганизациям, Полехин стал заведовать вторым). Он рассказал ему о моей поездке и попросил выделить работника, чтобы осуществит проверку совместно. Вороновский сначала согласился и сказал, что поедет в Орел инструктор Родионов, курировавший Орловскую область. Через несколько минут мне позвонил сам Родионов и просил зайти и рассказать, в чем там дело. Когда мы с ним встретились и я коротко изложил ему суть вопроса, он достал из сейфа записку страницах на 8-10, где довольно обстоятельно и аргументировано сообщалось о порочном стиле работы секретаря Орловского горкома КПСС Слюнина. Я тогда спросил его, каковы же меры приняты по материалам этой записки, он сказал, что никакие. Несколько раз он пытался добиться соответствующей реакции Полехина, но ее не последовало, поэтому хорошо де мол, что поедем вдвоем. Может, дело скорее сдвинется с места. На том и разошлись. Не успел я еще войти в свою комнату, как Родионов начал ко мне звонить, чтобы сообщить о том, что его командировка в Орел отменена. Как потом мне стало известно, вмешался Полехин, который, узнав о начавшейся нашей совместной поездке, сказал Вороновскому, пусть сами (т.е. наш отдел) расхлебывают кашу, которую заварили.
Я тут же доложил Бочкареву о складывающейся ситуации и внес предложение попросить руководство КПК при ЦК КПСС выделить работника. Он связался по телефону с первым заместителем председателя КПК Сердюком, который согласился направить в Орел своего представителя. Им оказался ответственный контролер Комитета А.Б. Лисов, с которым мы когда-то встречались – я уже рассказывал о нашей встрече в 1952 году перед окончанием Ленинских курсов при ЦК КПСС, когда он со мной беседовал на предмет работы в аппарате КПК.
Мы с ним повспоминали те времена и тот случай, а потом я ему поведал о той работе, которая нам предстоит в Орле. Он выслушал меня внимательно и, как я понял, проявил известный интерес к делу, которым придется заниматься. Мы условились о дне поездки, на том и разошлись.
Приехав в Орел, мы прежде всего зашли в обком партии к Игнатову. Тот сказал, что они уже приняли некоторые меры по материалам моей проверки (хотя о ее результатах я никому не докладывал), провели пленум заводского райкома партии и освободили от работы первого секретаря райкома. Это была, конечно, видимость принимаемых мер. Дело в том, что в нарушениях и злоупотреблениях, которые имели место в городе, повинны были многие руководители городских организаций и в первую очередь первый секретарь горкома Слюнин, а его никак не тронули.
Около двух недель мы пробыли в Орле, выявили массу фактов приписок и очковтирательства, хищений государственного имущества на заводе приборов и на других предприятиях города. Особенно много претензий было предъявлено Слюнину, который, зная обо всех этих фактах, не принимал мер к нарушителям партийной и государственной дисциплины, смирился с этими уродливыми явлениями. Да ему и трудно было проявить принципиальность и требовательность к кадрам, т.к. у самого был, как говорят «нос в пушку». Его сын сидел в тюрьме за убийство одной девушки, жена во время немецкой оккупации вела себя недостойно. В городе все об этом хорошо знали и каким-либо авторитетом в парторганизации и у населения он не пользовался.
Материалы проверки мы обстоятельно доложили первому секретарю обкома КПСС Игнатову, но как потом оказалось впоследствии, он на них должным образом не отреагировал.
Возвратившись в Москву, мы подготовили записку о результатах проверки, доложили о них в своих отделах, после чего было рекомендовано проинформировать руководство Отдела партийных органов по промышленности. Пришлось не однажды звонить т. Вороновскому, но он всякий раз отказывал нам в приеме, ссылаясь на занятость. Не помог и звонок Бочкарева. Мы тогда почувствовали, что руководители отдела (почему-то) не были заинтересованы «раскручивать» это дело. И только спустя некоторое время стало проясняться, почему так происходит. Оказывается дело заключалось в том, что Слюнин был большим приятелем Полехина, он в одно время работали вместе в Орле в комсомоле: Полехин был первым секретарем обкома ВЛКСМ, а Слюнин – первым секретарем горкома. Потому-то Полехин не давал ходу записке Родионова, а Вороновский (по подсказке Полехина) всячески отмахивался от нас.
Так и не дождавшись приема нас Вороновским, мы стали думать, что же делать с материалами. Посоветовавшись со своим руководителями, мы получили санкцию записаться на прием к тов. Кириленко А.П., работавшему тогда Секретарем ЦК КПСС и занимавшимся вопросами промышленности по линии Бюро ЦК КПСС по РСФСР. На такой шаг пришлось пойти мне и потому, что в дни когда мы добивались приема в отделе партийных органов, Слюнина успели сводить к Кириленко для согласования его кандидатуры на пост председателя Орловского промышленного облисполкома (предстояла областная партийная конференция и сессия областного совета депутатов трудящихся).
Мириться мы с таким откровенным вызовом не хотели и стали чуть ли не каждый день звонить помощнику Кириленко, чтобы тот побыстрее мог «протолкнуть» нас к Секретарю ЦК. Наконец, вопрос был решен, и мы сумели вкратце доложить ему суть дела. Он, конечно, возмутился, тут же набрал телефон и при нас начал строго отчитывать Вороновского за то, что не принял и не выслушал нас, а пуще всего за то, что не доложил об отрицательных моральных качествах и других проступках Слюнина, рекомендуя его председателем облисполкома. Спросил у Вороновского, когда в Орле намечено проведение областной партийной конференции и сессии областного совета, Кириленко дал указание ему поехать на конференцию самому, Слюнина в состав бюро обкома и председателем облисполкома не избирать, принять другие меры по нашей записке. Закончив телефонный разговор с Вороновским, Кириленко спросил, удовлетворены ли мы таким оборотом дела и поручил нам проследить за выполнением указаний. Мы поблагодарили Секретаря ЦК за прием и положительное решение вопроса и с радостью удалились «вовояси».

Статья в журнале.
Я отнес все материалы Вороновскому, и мы стали ожидать, чем дело кончится. Видимо, от нервного перенапряжения я вскоре заболел, дней 6-7 был дома, но по телефону поддерживал связь с Лисовым и товарищами по своему старому отделу, главным образом с Евгением Соколовым. Я узнал от них, что в Орел действительно выехал на конференцию сам Вороновский и взял с собой инструктора Родионова. Как будто все шло так, как было решено. Но вдруг мне домой позвонил Соколов и спрашивает: «Ты слышал новость? Родионов в Орле во время конференции умер». Я был ошарашен этой новостью, стал страшно переживать происшедшее, т.к. знал Родионова как хорошего работника и неплохого товарища. Задавался вопросом, почему так могло получиться. А ответ был прост. Товарищи потом рассказывали, что Вороновский, вникнув в сущность дела, начал сильно ругать Родионова за то, почему тот не информировал Отдел о безобразиях, которые имели место в городской парторганизации. Приехал, мол, какой-то Федосов из отраслевого отдела, вскрыл их, а курирующий обком инструктор оказался в стороне, молчал. Как же молчал, когда его записка по Орлу так и не получила никакой реакции? Такую несправедливость Родионов, видимо, вынести не смог, получился инфаркт миокарда, и хорошего человека не стало.
Конференция прошла, Слюнин был освобожден от обязанностей первого секретаря горкома КПСС и председателем облисполкома не избран. Впоследствии, постановлением бюро обкома были исключены из партии и наказаны некоторые другие руководящие работники предприятий и городских организаций. Подробные материалы нашей проверки были потом опубликованы в журнале «Партийная жизнь» в нашей статье под названием «Когда утрачивается принципиальность».
Хочу коротенько остановиться и на той обстановке, в которой пришлось «пробиваться» в журнал с указанной статьей. Когда она была написана и направлена туда, работники редакции отозвались о ней положительно, считали актуальной. Решено было напечатать ее. Мы поддерживали связь с зам. главного редактора Кравченко, когда требовались какие-либо уточнения. Все шло нормально, но вот в один из дней Кравченко позвонил мне и стал советоваться, что делать? И рассказал, что будучи на заседании секретариата ЦК КПСС, во время перерыва его обступили приятели и земляки Слюнина (Полехин, главный редактор журнала «Агитатор» Родионов и др.) и стали упрашивать его не публиковать нашу статью, ссылаясь на слабое здоровье Слюнина. Как мы смотрим на это, поинтересовался зам редактора. Я ответил, что отзывать статью не собираемся. Он одобрительно отнесся к такой точке зрения, и статья была напечатана. Она потом обсуждалась на заседании бюро Орловского обкома КПСС, на котором были определены меры по улучшению работы с кадрами.
На этом Орловская «история» вроде бы и закончилась, но в силу некоторых обстоятельств мне пришлось еще немало пережить перестрадать. События эти происходили в конце 1962, в начале 1963 годов, т.е. после ноябрьского (1962 г.) Пленума ЦК КПСС, на котором рассматривались вопросы укрепления партийной и государственной дисциплины. Итоги Пленума широко обсуждались в партийных организациях. Предстояло общее партийное собрание и в партийной организации аппарата ЦК КПСС. Обычно партсобрания проводились в отделах ЦК, но по наиболее крупным вопросам (было это 1-2 раза в году) собирали всех коммунистов аппарата, а их насчитывалось более 2-х тысяч. В связи с такой многочисленностью организации общие партийные собрания проводились в Большом Кремлевском Дворце.BR> Недели за полторы до собрания, на котором намечалось обсудить Итоги Пленума ЦК КПСС, меня пригласил к себе на беседу заместитель секретаря Парткома аппарата ЦК Баденков А.Е.. Я сначала недоумевал, зачем ему понадобилась моя персона. В ходе беседы выяснилось, что он оказывается был в курсе наших орловских «баталий» и предложил мне выступить на этом собрании. Я сначала растерялся, не зная даже, как в данном случае поступить. Шуточное ли дело выступать перед двухтысячной аудиторией. Тем более на таких собраниях бывали чуть ли не все секретари ЦК КПСС (кроме Хрущева). Потом объяснил Баденкову, что сам я решить этот вопрос не волен, я ведь должен выступать не только от себя лично но от отдела, в котором работаю. Он тут же позвонил заведующему Отделом, и тот дал добро на мое выступление. Пришлось согласиться, хотя хорошо понимал, что взял на себя большую ответственность.
Прошло несколько беспокойных, порой даже мучительных дней и ночей, когда продумывалось то главное, о чем следовало бы сказать на собрании. На примере недостатков и ошибок Орловского обкома партии в работе с кадрами хотелось высказать свои мысли о повышении роли аппарата ЦК КПСС и, в частности, Отделов партийных органов ЦК КПСС по РСФСР в этом деле. Не терпелось назвать и конкретных виновников происшедшего в Орле – Полехина и Вороновского. Но при этом опасался и того, чтобы мою критику руководителей этих отделов, особенно Полехина, не поняли как своего рода месть за ту несправедливость, которая с его стороны была учинена по отношению ко мне в связи с рязанскими событиями. В конце концов выступление было подготовлено с учетом указанных обстоятельств. Показал его Бочкареву, который никаких замечаний не сделал. Баденков не стал знакомится с текстом выступления.
Оставалось ждать собрания и переживать. Когда открылось собрание и был избран президиум, то в его состав помимо рядовых коммунистов вошло несколько секретарей ЦК. Доклад об итогах Ноябрьского Пленума ЦК КПСС и задачах коммунистов аппарата ЦК сделал Суслов. После доклада был объявлен на 20 минут перерыв. Ко мне в это время подошел Бденков и сказал, что я намечен выступать в прениях третьим. Меня снова охватило волнение, товарищи по отделу начали меня успокаивать, ничего, мол, все будет хорошо. Однако волнения оказались напрасными, Баденков после перерыва объявил о том, что в президиуме посоветовались и решили перенести обсуждения доклада Суслова в партийные организации отделов ЦК, но так как я перед этим уже выступал на собрании у себя в отделе, то мой труд и переживания оказались напрасными.

"Комитет"

Тигрий Фигурин и отец. Сухуми 1964 год.
В дальнейшем в этом Отделе мне работалось неплохо, Руководство и инструкторский состав относились ко мне с уважением, старались всячески поддерживать. Но все же я тяготился тем, что был не в своей стихии, ведб всю свою сознательную жизнь, начиная с комсомола, я занимался организаторской работой. Поэтому, когда на ноябрьском пленуме ЦК КПСС было принято решение о создании Комитета партийно-государственного Контроля ЦК КПСС и Совета Министров СССР, я с удовлетворением принял предложении о переходе в этот Комитет. Было это в феврале 1963 года. Меня после беседы у А.Н. Шелепина утвердили инспектором Отдела по союзным республикам, было поручено курировать Армянскую ССР.
В обязанности инспектора входили в основном вопросы организационного порядка, т.е. почти по такому же принципу, как и в ЦК КПСС, но только приходилось иметь дело с органами партийно-государственного контроля. Приходилось выезжать, конечно, и в другие республики с проверками. Особенно запомнились командировки в Одессу, Сухуми, Баку, где были вскрыты большие нарушения и злоупотребления. Результаты почти каждый раз докладывались руководству Комитета и, в частности самому Шелепину, но ощутимых результатов по этим докладам мы не чувствовали. Всякий раз находились покрыватели тех или иных руководящих работников, допускавших эти нарушения который за два года заведования отделом ни разу не был ни в одной группе, ни в одном комитете партгосконтроля. Как же он может руководить совершенствованием организационной работы, если не знает жизни. Мое выступление было встречено коммунистами одобрительно, раздались дружные аплодисменты.
После моего выступления был объявлен перерыв, во время которого ко мне начали подходить участники собрания и поздравлять меня со смелой и правильной постановкой вопросоа. Я же был не в восторге, т.к. наблюдал, как реагировал на мое выступление Шикин И.В., первый заместитель председателя Комитета (Шелепина на собрании не было, он состоял на партийном учете в парторганизации ЦК КПСС). По его выражению лица я понял, что моим выступлением он был недоволен. Иначе и не могло быть, ведь главным «архитектором» структуры созданного Комитета был Шикин. Поэтому поздравлявшим меня товарищам я говорил: рано поздравляете, послушаем, что скажет Шикин.
После перерыва слово взял Шикин . Он говорил больше положенного регламента, затрагивал ряд вопросов деятельности органов партийно-государственного контроля. Высказал свое отношение и к моему выступлению, посчитал его неверным, никакого дублирования и параллелизма в работе двух наших отделов он, де мол, не видит.
На другой день после собрания мне передали работники братского отдела (Рябик и др.), что Горин начал своего рода расследование: приглашал товарищей и допрашивал, по чьему наущению я осмелился подвергать его критике, кто давал мне материалы для выступления и т.п. Меня это возмутило, и я из кабинета зав. отделом Тужикова по кремлевке позвонил в ЦК Шелепину и пожаловался ему на поведение Горина. Тот сильно выругался и поручил секретарю парткома Алешкину разобраться в этом деле. В тот же день у Шелепина был один из заместителей председателя (Поленов) и рассказал ему о партсобрании и, в частности, о моем выступлении. Тогда Шелепин запросил, чтобы ему прислали стенограмму выступлений. Алешкин потом показал мне наложенную председателем Комитета резолюцию на тексте моего выступления примерно следующего содержания: «Выступление правильное. Надо разобраться с поставленными в нем вопросами и решить их».
Шикину, конечно, было неловко от такого оборота дела, разбираться он не стал и мер никаких принимать, по-видимому не собирается. И только спустя несколько (5 или 6) лет, когда Шикина в Комитете не было и я уже там не работал, новое руководство приняло решение об объединении этих двух отделов в один. Что же касается Горина, то партком создал тогда комиссию для проверки моего заявления факты попытки зажима критики и преследования с его стороны подтвердились, ему был объявлен выговор.

Мне же теперь пришлось глядеть в оба. Я понимал, что Шикин мне не простит за такую «выходку». Поэтому в 1966 году использовал представившуюся возможность снова перейти в аппарат ЦК КПСС, но не в отдел а КПК. Помог мне в этом И.В.Капитонов, который хорошо знал меня по работе первым секретарем Ивановского обкома КПСС (я ведь в те годы курировал эту область). Зарплата инструктора КПК была, правда, на 25 рублей ниже, чем у инструктора отдела тогда уже Комитета Народного Контроля СССР, но я все равно решил перейти, т.к. опасался более существенных неприятностей.
КПК в ту пору занимался разбором апелляций коммунистов. Работа, конечно, однообразней и скучней, но постепенно начал втягиваться, привыкать. Приходилось тоже наблюдать, как отдельные инструкторы, особенно давно там работающие, не утруждали себя внимательным и объективным рассмотрением апелляций, формально штамповали принятое местными партийными органами решения об исключениях из партии или наложениях партийных взысканий.
Осознавая то, что коммунисты, народ, видели в этом органе совесть партии, я старался досконально разбираться в каждом персональном деле и за небольшой период (работал я там немного более года) помог некоторым людям восстановить справедливость.
Вспоминается, например, такой эпизод. Тихорецкий горком КПСС исключил, а Краснодарский Крайком КПСС подтвердил исключение из партии работника Тихорецкого рефрижераторного депо Пудовкина. Он считал это решение необоснованным и прислал апелляцию в ЦК. Когда я ознакомился с его персональным делом, то мне показалось, что достаточных оснований для исключения из Партии не было. Своими сомнениями поделился с членом КПК Денисовым (он был непосредственным моим начальником). Тот, не вдаваясь в детали, сразу же решил отмахнуться. Раз, мол, крайком подтвердил, то мы ему должны верить. Я не мог согласиться с таким решением и решил обратиться к заместителю председателя КПК Постовалову. ОН внимательно ознакомился с делом и тоже высказал свое сомнение с правильным решением Крайкома. Предложил мне выехать в Краснодар, чтобы разобраться по существу дела на месте.
Я выехал в край, зашел в парткомиссию, а потом ко второму секретарю Крайкома КПСС А. Качанову (первого на месте не было), доложил ему о цели командировки. Условились, что с Тихорецк вместе со мною поедет председатель парткомиссии крайкома Лозановская и инструктор промышленного отдела Жук. Больше недели нам потребовалось для того, чтобы выяснить все вопросы, связанные с исключением Пудовкина из членов КПСС.
Мои сомнения нашли свое подтверждение, человек пострадал ни за что.
За какие же «грехи» был исключен из партии Пудовкин. Начальник депо Калныш окружил себя «своими» людьми, подхалимами. В депо на руководящих должностях работали его зять и другие родственники. На партийном собрании, где и кворума-то для решения такого вопроса не было, Калныш преподнес коммунистам такое обвинение: он, мол, ставит вопрос о перебазировании рефрижераторного депо в г. Кропоткин, тем самым оставит всех вас без работы, Пудовкину же не дали возможность как следует объяснит существо дела, проголосовали за исключение его из партии за такое непатриотическое поведение. Проверка показала, что действительной причиной исключения из партии его непокладистый характер, он часто выступал на собраниях и высказывал критические замечания в адрес начальника депо, говорил о семейственности, которую развел Калныш, о других неправильных его действиях.
Что касается перемещения депо, то на самом деле Пудовкин в своей диссертации, которую он готовил к защите, обосновывал во избежание встречных перевозок целесообразно иметь рефрижераторное депо не в Тихорецке, а в Кропоткине. Сделал соответствующие расчеты, приводил доказательства. В беседе, которая у меня потом состоялась с компетентными работниками МПС, они подтвердили рациональность мыслей Пудовкина, но в настоящее время это осуществить трудно, т.к. нужны большие капвложения. И никакой крамолы со стороны Пудовкина в данном случае они не видят. Если, говорили они, за подобные действия будут исключать из парт, то мы будем глушить всякую научную мысль, что отрицательно скажется на научно-техническом прогрессе.
О результатах проверки мы доложили в Тихорецком Горкоме КПСС, а затем первому секретарю Крайкома Золотухину. Последний согласился с нашими выводами и попросил материалы проверки оставить Крайкому, кторый пересмотрит дело Пудовкина и накажет виновных. Я сказал ему, что сам не могу решить этого вопроса, посоветовал позвонить руководству КПК. Он тут же по ВЧ набрал телефон Гришина К.Н. (первого заместителя председателя КПК) и попросил разрешения на пересмотр персонального дела Пудовкина в Крайкоме партии. Гришин попросил дать трубку мне и спросил, можно ли доверить, крайкому обсудить итоги проверки, я ответил, что можно. Тогда Гришин поставил перед Золотухиным условие – чтобы при рассмотрении этого вопроса на заседании бюро крайкома присутствовал Федосов. Секретарь крайкома согласился, и я отбыл в Москву. Написал записку и Комитет направил ее в Краснодар. Вскоре состоялось при моем участии, бюро крайкома отменило постановление Тихорецкого горкома, восстановило Пудовкина в партии и строго наказала первого секретаря Тихорецкого Горкома Токаренко, сняло с поста начальника депо Калныша, объявив ему строгий выговор с занесением в учетную карточку, а также решило поставить перед парторганизацией вопрос о переизбрании секретаря парткома депо.
Можно было бы привести и другие примеры, когда приходилось заступаться за честных людей, подвергшихся необоснованным обвинениям. Но срок моей работы в КПК при ЦК КПСС был непродолжительным (немного более года). Потом пригласили на работу в профсоюзы, о чем следовало бы повспоминать.
А получилось так. Как-то на одном из больших совещаний я повстречал Т.Н Николаеву, работавшую в то время секретарем ВЦСПС. Мы хорошо знали друг друга во время ее работы секретарем Ивановского обкома и первым секретарем Ивановского Горкома КПСС. Во время моих поездок в Иваново были и конфликтные ситуации, приходилось делать ей серьезные замечания. Но она человек немелочный, воспринимала их как должное, хотя, может быть, в душе-то и имела какие-то обиды.
Однако встреча с ней показала, что обид она не помнит. Она спросила, как мне работается, я сказал, что все нормально. Потом зашел разговор о том, не согласился бы я пойти на работу в ВЦСПС. Я поинтересовался, что за работа. Она рассказала, что у них намечается вакантная должность председателя Центрального совета по кино, работающего на правах отдела ВЦСПС. Этот совет осуществляет руководство киносетью профсоюзов. Сейчас в ведении профсоюзных организаций, продолжила она, насчитывается 25 тысяч клубных киноустановок, а недавно Совет Министров СССР по предложению ВЦСПС издал распоряжение о передаче профсоюзам всех остальных киноустановок, размещенных в профсоюзных культучреждениях. С учетом этого всего в ведении профсоюзов будет около 40 тысяч киноустановок. Поэтому встал вопрос об укреплении руководства этим участком работы. Когда зашла речь о материальных условиях, то Николаева рассказала о них. Они, конечно, были лучше, чем в КПК (зарплата выше, лечебное питание и т.д.).
Я попросил время, чтобы подумать об этом предложении. Она согласилась и попросила сообщить мое окончательное решение. Посоветовавшись дома и с товарищами по работе в КПК, я решил прейти на эту новую работу. Она прельщала не только более обеспеченными материальными условиями, но и представлялась более живой и интересной. Правда, была в ней своя специфика, но это не особенно пугало, так как к этому времени у меня уже был немалый жизненный опыт и большая практика организационной работы.

"Совет"

Получив мое согласие, Николаева представила меня В.В.Гришину, тогдашнему председателю ВЦСПС. В беседе он задал мне несколько вопросов, а затем стал говорить о тех проблемах, которые имеются в организации кинообслуживания трудящихся в учреждениях культуры профсоюзов. В конце беседы я сказал, что постараюсь оправдать доверие ВЦСПС. В ответ на это Гришин произнес такие слова: «Мало стараться». Я так и не понял, к чему была произнесена эта фраза. Скажу откровенно, что тогда у меня осталось неприятное впечатление от этой беседы и о председателе ВЦСПС. В дальнейшем убедился во многих отрицательных качествах этого человека. Правда работать с ним пришлось недолго, не более двух месяцев, вскоре он оказался на другой работе – избран первым секретарем Московского Горкома КПСС. Но и за этот период он показался мне махровым бюрократом, не любившим прислушиваться к мнению других, способным унизить достоинство того или другого работника аппарата ВЦСПС. Такое мнение у меня сложилось, например, по ходу заседаний Президиума ВЦСПС. В повестку дня Президиума обычно включалось 4-5 наиболее существенных вопросов. И, как правило, только по 1-2 вопросам принимались постановления, по остальным представленные отделами материалы Гришиным браковались. Таким образом, ставились в неудобное положение руководители отделов, а те, кто отчитывался, как говорят, «выходили сухими из воды». Сидишь, бывало на Президиуме, и думаешь: а где же ты, товарищ Гришин, был, когда готовился тот или другой вопрос, почему до заседания не поинтересовался степенью его подготовки.
А теперь о главном. Как мне работалось на новой должности все эти 16 лет. Надо откровенно сказать, что нелегко, нервотрепка началась с первых дней. Сразу же навалилось несколько трудноразрешимых проблем. Первая из них – прием киноустановок от госорганов кинофикации. Мне дали пачку телеграмм обкомов партии, в которых они возражали против передачи киноустановок профсоюзным организациям, мотивируя это тем, что в сельских профсоюзных комитетах не было соответствующего аппарата киносетью. Прислали свои возражения против приема киноустановок и некоторые председатели областных и республиканских советов профсоюзов, ссылаясь на то, что намеченные к передаче киноустановки были убыточны, а для покрытия убытков сельские профсоюзные организации не располагали необходимыми средствами. В финансовом отделе ВЦСПС было отрицательное отношение к приему убыточных киноустановок.
Николаева, представив меня коллективу Центрального совета по кино после утверждения меня на Президиуме ВЦСПС (10 мая 1967 г.), на второй же день уехала в отпуск и посоветовться по возникшей проблеме было не с кем. Пришлось идти к Гришину, который, выслушав меня и ознакомившись с телеграммами с мест, сказал, что надо выполнять распоряжение Совмина СССР, киноустановки принимать. А на мой вопрос, как быть с покрытием убытков, ответил: «Не Ваше дело, потом разберемся».
Я растерялся, не зная, что делать, какому богу молиться. Но через несколько дней произошла смена руководства ВЦСПС. Гришин стал первым секретарем Московского горкома, а Председателем ВЦСПС был избран Шелепин А.Н. Я решил воспользоваться этим моментом и обратился Шелепину. Рассказал ему о сути проблемы, он внимательно выслушал меня и тут же позвонил Первому заместителю Председателя Министров СССР К.Т. Мазурову (Косыгин был в отпуске) и стал советоваться, как выйти из создавшегося положения. Мазуров порекомендовал подготовить проект распоряжения Совета Министров об уточнении порядка передачи и приема киноустановок. Смысл его сводился к тому, чтобы эти вопросы решались с учетом местных условий и мнений партийных и профсоюзных органов.
Мы быстро подготовили такой проект, Шелепин подписал и направил его в Совет Министров СССР. Вскоре за подписью Мазурова на места было направлено новое распоряжение в котором предлагалось решать эти вопросы, исходя из местных конкретных условий. Обстановка после этого несколько разрядилась. В результате такого разумного подхода к делу в областях, краях и республиках была проведена эта работа с меньшими издержками. Вместо 15 тысяч киноустановок, предусмотренных вначале к приему, профсоюзные организации приняли немногим более 8 тысяч. В основном это коснулось Казахстана, где преобладала совхозная киносеть.
На первых порах пришлось столкнуться и с другими проблемами и трудностями. В самом аппарате Центрального совета была не совсем здоровая обстановка. Мне рассказали сотрудники ЦС, что заведующая планово-экономическим отделом Захарова никого из руководства совета не признавала, по своим командировкам никогда никому не отчитывалась, как коммунист игнорировала решения парторганизации. Да я и сам с первых дней почувствовал ее отношение к делу. Все ее боялись, поговаривали о том, будто она является родственницей Гришина. Особенно вызывающе повела себя, когда решался вопрос о приеме профсоюзных киноустановок. Пробралась на прием к Шелепину и стала доказывать ему, и стала доказывать ему, что распоряжение Мазурова по этому вопросу неправильное. Меня пригласил к себе Шелепин, стал интересоваться, что представляет собой эта женщина. Я рассказал о ее поведении, он тут же дал поручение подготовит записку о непригодности ее для работы в аппарате ВЦСПС. Одновременно поручил В.И.Прохорову (секретарю ВЦСПС) рассмотреть этот вопрос.
Секретариат этот вопрос решил, она была освобождена от обязанностей зав. отделом ЦС по кино, но мне от Прохорова и секретаря парткома Гречишкина как следует досталось.
Надо было думать и об укреплении кадрами этого участка работы и вообще о создании работникам по кино необходимых материальных условий. Хотя формально Центральный совет по кино был на положении отделов ВЦСПС, а фактически этого не было. Так, зарплата зав. отделами ЦС была почти на уровнен инструкторов отделов ВЦСПС. По согласованию с Николаевой было подготовлено предложение об установлении заработной платы заведующих отделами ЦС по кино на уровне окладов зав секторами ВЦСПС. Предложение Секретариатом ВЦСПС было принято.
Определенную дискриминацию испытывали и председатели советов по кино советов профсоюзов. По нашему предложению и этот вопрос был решен положительно. Их заработная плата была также подтянута до уровня заведующих отделами советов профсоюзов. Представилась, таким образом, возможность подбирать на эту работу более подготовленных товарищей. Большинство советов по кино не располагало средствами передвижения. Совместно с Управлением материальных фондов ВЦСПС была изыскана возможность выделить для этой цели советам профсоюзов легковые автомобили «УАЗ-69» и соответствующие штаты водителей этих машин. Многое было сделано по укреплению материально-технической базы киносети профсоюзов. Ежегодно для нее через Госплан и Госснаб стали выделять киноаппаратуру, автокинопередвижки.

Фестиваль любительских фильмов. 1972 г. Землянникова в центре. Отец справа.

На Центральный совет по кино были возложены функции по развитию кинолюбительства трудящихся. И на данном участке пришлось решать ряд неотложных проблем. В частности, по нашему предложению Президиум ВЦСПС в 1967 году принял специальное постановление, в котором предусматривалось создание клубов-лабораторий кинолюбителей при советах профсоюзов, организация широкой сети самодеятельных киностудий в клубах, домах и дворцах культуры профсоюзов. Ежегодно совместно с союзом кинематографистов СССР и РСФСР стали проводиться тематические конкурсы, смотры и кинофестивали любительских фильмов.
Все это приходилось делать в архисложной обстановке. Из всех 16 лет работы в ВЦСПС я не помню почти ни одного года, когда бы не приходилось «бороться» за выживание. То и дело Госкино СССР ЦК профсоюза работников сельского хозяйства, ЦК профсоюза работников культуры, Совет Министров Казахской ССР и другие организации и ведомства поднимали вопрос о передаче киноустановок в ведение государственных органов кинофикации. И всякий раз надо было доказывать необоснованность такой постановки вопроса. Не один раз рассматривались эти вопросы в ЦК КПСС. На эту «борьбу» затрачивалось много сил, энергии и нервов. От этого страдала сама работа по организации кинообслуживания населения.
Нелегко было справиться с выполнением финансовых планов еще и потому, что государственные органы кинофикации и кинопроката старались снабжать так называемыми кассовыми фильмами прежде всего принадлежавшие им киноустановки. Нашим работников на местах приходилось буквально драться за каждую такую ленту. Руководство же ВЦСПС не принимало во внимание эти факторы, ему давай план. Помню такой смехотворный эпизод. По итогам работы за год и по плану доходов от кино на очередной год я докладывал на заседании Президиума ВЦСПС. Председатель ВЦСПС Шибаев предложил мне открыть «дополнительные точки», чтобы увеличить валовой сбор средств от киносеансов. В ответ я ему задал вопрос: что он имеет в виду, предлагая открывать «дополнительные точки»? Это же не пивной ларек или киоск для продажи газет. Киносеансы-то демонстрируются в клубах, поэтому речь, наверное, должна идти о дополнительном строительстве клубов, домов и дворцов культуры. Он так и не понял меня, и предложил увеличить план, хотя он уже был согласован в Госплане СССР и утвержден Сессией Верховного совета СССР (план по доходам от кино составной частью входил в госбюджет страны).

Коротко следует остановится о взаимоотношениях, которые складывались у меня с секретарями ВЦСПС – кураторами культурно-массовой и воспитательной работы, в т.ч. и кино. С Николаевой был полный контакт, она полностью мне доверяла. Иногда и «поругивалась», но по делу, а не по мелочам. На смену ей пришла Землянникова. В целом-то мы с ней работали дружно, но она была женщиной самолюбивой, порой капризной. Одним словом, человек настроения. Поэтому приходилось учитывать это и на рожон не лезть. Больше всего попадало заведующему культурно-массовым отделом Синицыну, с которым у нее с первых дней его прихода в ВЦСПС сложились ненормальные отношения. По делу и без дела она всякий раз к нему придиралась, он же, как говорят, давал сдачу. Очень часто приходилось быть свидетелем перебранки между Секретарем ВЦСПС и зав. отделом и самому становилось неудобно наблюдать все это. В конце концов Синицыну пришлось уйти на пенсию ровно в 60 лет, хотя он был еще в полном здравии. А в общем-то он человек порядочный и знающий. С ним у нас сложились хорошие отношения, мы до сих пор перезваниваемся, напоминая друг другу о том, что мы еще есть на этом свете.

1970 год. Фестиваль любительских фильмов. Отец, Леонов и Рошаль.

Отец и Баталов. Баку 1978 год.

Подитоживая эту часть воспоминаний, возникает двоякое чувство. С одной стороны, было много нового и интересного в работе и в жизни, довелось общаться с видными деятелями кинематографии (Рошаль, Соловьев, Санаев и др.), побывать за рубежом (в Автрии, Швейцарии, Чехословакии, Болгарии, Польше, Югославии, ГДР). С другой стороны, за все эти 16 лет пришлось пережить столько нервотрепки, сколько, наверное, не было пережито за все предыдущие годы жизни. Да и тратить-то энергию и силы зачастую приходилось не на настоящее дело, а попусту, на ненужную «войну» с Госкино и даже со своими профсоюзными деятелями. (ЦК и советов профсоюзов) за киносеть.

К 66 годам жизни энергия и силы стали иссякать, здоровье ухудшилось, в 1982 году перенес тяжелую операцию, связанную с аденомой предстательной железы. Стал подумывать об уходе на пенсию, да и прозрачные намеки шефа давали понять, что пора брат, пора. Так в мае 1983 г. было удовлетворено мое заявление об уходе на заслуженный отдых. По ходатайству ВЦСПС мне была назначена персональная пенсия союзного значения.

ЦДК 1980 год. Фестиваль любительских фильмов. Отец, Рошаль и Санаев.

Отец и Гайдай.

Обычно многие люди болезненно переживают этот момент в жизни. И это естественно. Я же как-то пережил его сравнительно легко.

Свободное время (а оно теперь было свободным круглые сутки) решил употребить на общественную работу (меня избрали в совет ветеранов войны и труда при ВЦСПС), более активно стал заниматься рыбалкой. И постепенно начал забываться.

Изредка, правда, заходил в Центральный совет по кино пообщаться со своими бывшими коллегами, но новый председатель совета Антипин посматривал на меня косо, воображал, что он все знает и в каких-либо моих советах не нуждается. А следовало бы. Не учитывая специфики данного участка работы, он перенес сюда стиль и методы, которые были у него на вооружении в период пребывания на посту секретаря Иркутского обкома партии по идеологии. Развел канцелярщину, стал плодить много бумажных «директив». В конце концов потерпел фиаско. Центральный совет по кино был упразднен, а киносеть профсоюзов по существу осталась «бесхозной».

Уход на пенсию. Май 1983 год.

Зимняя рыбалка.

Находясь на заслуженном отдыхе, я стремился больше бывать на воздухе, раза два в неделю выезжал вместе с приятелями рыбачить. Это в зимнее время.

А летом и того чаще, особенно когда отдыхал в пансионате ВЦСПС «Пестово».

Здоровье до 1989 года было сносным.

Однако в марте этого года начались неприятности. Во время пребывания в санатории «Подмосковье» вдруг почувствовал резкие боли в животе, с каждым часом боли усиливались. Врачи поставили диагноз – воспаление желчного пузыря. Срочно отправили меня в больницу. Диагноз подтвердился, была сделана операция по удалению желчного пузыря. Первый год после операции чувствовал себя неплохо, потом состояние здоровья начало ухудшаться.

И вот уже второй год замучили разные болячки, чуть ли не большую часть времени приходиться проводит в больнице.

Страшно надоело, но никуда не денешься, жить-то хочется.

6. Семья

Мне завидно повезло, что не ошибся в выборе постоянной спутнице жизни – жены. Если бы не она, то вряд ли бы я достиг того положения, которое пришлось занимать в обществе.

Нюся Бессмертова с племянницей Ниной. Снимок сделан в Борисоглебске в октябре 1939 года. Как раз в это время мать работала акушеркой.

Бросалина Настя.

Зарщикова Наталия.

Где же я ее отыскал, как все было? А получилось так. Работая секретарем райкома ВЛКСМ, я будучи еще холостяком, как-то поехал в село Алексеевку для участия на комсомольском собрании в неполно-средней школе. Во время собрания я обратил внимание на одну симпатичную девушку, которая выделялась своей скромностью и даже застенчивостью. На ней был белый пуховый платок, что придавало ее и без того красивому по настоящему русскому лицу, особое очарование. Я спросил у кого-то из учителей, что это за девушка, мне сказали, что это Нюся Бессмертнова – акушерка сельской амбулатории. В связи с тем, что при амбулатории нет комсомольской организации, она состоит на комсомольском учете в школьной организации. Мне она очень понравилась, и я решил поухаживать за ней. В тот же вечер мы познакомились. Она, как видно, тоже увидела во мне подходящего ухажера, а может быть и больше. Но в следующий мой приезд в Алексеевку чуть было не расстроилась наша дружба. В сельском клубе проводился вечер танцев и различных игр, выступали на сцене, кто во что горазд: читали стихи, пели. Я тоже решил принять участие в этой самодеятельности. Ведь я был молодежным вожаком, и негоже было отсиживаться на скамейке, быть лишь потребителем культурных благ. Мне была представлена такая возможность. Когда я читал рассказ Михаила Зощенко «Муж», то в конце своего выступления заметил, что моя знакомая Нюся Бессмертнова быстро испарилась, выскочила на улицу с намерением убежать к себе на квартиру. Через некоторое время, когда я уже сошел со сцены и сел на скамейку, то увидел ее – моя беглянка возвратилась. Мне потом рассказали, как все произошло. Когда я выступал с рассказом Зощенко «Муж», то копировал артиста Хенкина, т.е. прикартавливал. Ей показалось, что я, в самом деле, картавый, зачем мне, мол, такой ухажер. И только ее подружки (Настя Бросалина и др.) едва уговорили ее вернуться, убедили, что я не картавый, а на сцене перевоплощался. Вот ведь какие бывают потешные случаи.

Отец и Мать - молодые.

Я же всерьез полюбил ее. Для того, чтобы чаще встечаться, всякий раз упрашивал секретаря райкома ВКП(б) посылать меня уполномоченным по тем или другим кампаниям в Алексеевку. Знакомство наше началось примерно в январе 1940 года, я нередко наезжал в Алексеевку – благо была в РК ВЛКСМ своя лошадь «Ангена». Дружили мы всю зиму и весну а в июне (30 июня) этого же 1940 года решили соединить наши сердца – поженились. Свадьбы никакой не было. По обоюдному согласию я взял в автоколонне «полуторку» и привез из Б. Алабухов (от родителей) в представленную мне в районном центре квартиру. Мы даже не зарегистрировались, почему-то посчитали этот акт не весьма существенным. Регистрация брака произошла лишь через 10 лет, в 1950 году, перед моим отъездом на учебу в Москву.

Работать моя жена устроилась в райздрав отделе помсанврача. В августе 1941 года, когда уже шла Отечественная война, у нас родился первенец – сын. Назвали его Валерием. Тогда многие называли этим именем своих детей, т.е. так, как звали знаменитого летчика Валерия Чкалова. Работать после родов не бросила, за сыном ухаживала приехавшая к нам сестра жены – Настя или тетя Ася, как потом стали ее называть наши дети. Валерий рос в тяжелых условиях, нечем его было побаловать в смысле сладостей, одежды обуви. У нас и сейчас хранится фотография тех лет, на которой хорошо видно, как он одет.

Второй сын Толик родился 3 июня 1947 года, когда мы уже были в Голосновском районе. Толик начал свое детство не в тепличных условиях. Был он слабеньким мальчиком, часто болел. Однажды даже пришлось с ним лететь на самолете кукурузнике в Воронеж в спецполиклинику за медицинской помощью. Хорошо, что у нас и там была своя корова. Молоко выручало, дети не были голодными. В Буденном нас было уже пятеро. После смерти в 1952 году моего отца, к нам приехала на постоянное место жительства мать и жила с нами вплоть до смерти, т.е. до февраля 1973 года. Отец прожил 72 года, мать 82.
Работая на ответственных постах в районах и в Москве, я мало бывал дома. То целыми днями мотался по полям, то выезжал в длительные командировки по городам Советского Союза. Поэтому все заботы по дому, по воспитанию детей в основном ложились на жену. Она и работала, правда, с перерывами (в связи с переездами), и успевала заниматься семьей. Нелегко, конечно, было, но что поделаешь, жизнь требовала этого.

Валерий.
Ребята росли, учились. Не были отличниками, но в отстающих не ходили, успевали. Я не один раз бывал на родительских собраниях, там никогда не возникали вопросы о поведении наших сыновей. Наконец, пришло время поступать в ВУЗ. Валерий сначала выбрал авиационный институт, но там был большой конкурс и пришлось забрать документы и перевезти их в Высшее техническое училище им. Баумана с намерением поступать на приборный факультет. Экзамены сдал, набрал 12 баллов, а нужно было 13.
Но тут случилась беда. Искупавшись потным в одном из Сокольнических прудов, Валерий тяжело заболел – воспаление гайморовой полости да такое, что пришлось в больнице на Грановского долбить лобную пазуху. Я тоже в это время лежал в больнице Волынской. Мать растерялась, приехала ко мне с таким горем, стали советоваться, что делать. Я отпросился у главврача на день и поехал в МВТУ, чтобы выяснить обстановку. Зашел к Секретарю парткома и рассказал о случившемся. Он внимательно выслушал меня и спросил, а не хотел бы наш сын учиться на другом факультете, скажем металловедения, там недобор и проходной балл – 11. Я на свой страх и риск сказал, что, наверное, он согласиться. Тогда он меня повел к ректору Прошкину. Тот сказал, что такой вариант возможен, пусть напишет заявление о желании учиться на факультете металловедения. Мы зашли в другую комнату и я от имени сына сочинил такое заявление и сдал его в ректорат. Ректор потом наложил резолюцию о зачислении Валерия на этот факультет с предоставлением на год академического отпуска (в связи с тяжелой болезнью).
Узнав о моих хлопотах и их результатах, Валерий сильно обрадовался и начал быстро поправляться. После выздоровления пошел работать учеником слесаря на один из ремонтных заводов нашего Рижского района.
На следующий год началась учеба, никаких срывов больше не было и в 1966 году сын получил диплом инженера-металлурга. Началась трудовая деятельность.

Валерий и Люда. Август 1965 года

Толику помогать не пришлось, он поступил в то же училище на конструкторский факультет, набрав на экзаменах нужное количество баллов. Но далось ему это благодаря небывалой усидчивости. Наверно месяца 1,5-2 он почти без выходных сидел в комнате и готовился к вступительным экзаменам. Только по химии получил тройку, по остальным предметам четверку и пятерки.
Можно себе представить неописуемую радость нас – родителей в связи с таким событием, тем более с последнего экзамена Толик пришел на Валеркину свадьбу. Валерий женился, еще не закончив ВУЗа. Хотя мы и попытались отговорить его, подождать с женитьбой до окончания училища, но он настоял на своем и мы отступили и не прогадали.
Итак – два сына, два инженера. На подходе – третий. Невестка Люда, которую Валерий взял в жены, училась в институте, но на вечернем факультете. Такого еще в нашем роду не бывало.
Но возникла жилищная проблема. С приходом в нашу семью нового ее члена нас в двухкомнатной квартире было уже 6 человек. Стало тесновато.

Я стал хлопотать в Комитете партийно-государственного контроля об улучшении жилищных условий. Мне пошли навстречу и выделили комнату в коммунальной квартире для отселения Валерия с Людой. Впоследствии ими был произведен обмен выделенной комнаты на однокомнатную квартиру, а затем Валерий сам «заработал» двухкомнатную, площадью 28 кв. м.. В 1972 году женился и Толик. Его женой стала Лида. Ее большая семья проживала в ту пору в Перловке. Снова встал квартирный вопрос. У них в 1973 году родился сын Роман, через некоторое время ожидался и второй ребенок. Посоветовавшись, мы решили разъехаться. Мне ВЦСПС выделил на двоих малогабаритную 24-х метровую двухкомнатную квартиру во вновь выстроенном доме. Так из одной семьи образовалось три. Но это было чисто формально. Фактически же мы и до сих пор живем как одна семья. Мы с матерью всегда старались помочь детям в их становлении и даже тогда, когда стали жить порознь и всегда, казалось бы, они были уже самостоятельными. Мне, например, трудно понять тех живущих в достатке родителей, которые бояться, как бы «лишняя копейка» не была истрачена на своих же детей и внуков и даже в том случае, когда они живут с ними вместе. Мы знаем, например, одного ответственного работника, который, получая кремлевский паек, жадничал поделиться продуктами со своей родной дочкой, хотя в летнее время они жили на даче вместе. Та не раз жаловалась соседям на такое скупердяйство своих родителей.

Семья в Рублево.
Мы же никогда не подчеркивали, сколько наших денег и продуктов уходит на детей и внуков во время дачного сезона. Наоборот, считали себя в какой-то мере ответственными, когда кого-либо не было за обеденным столом. Бабушка испытывала истинное удовольствие, когда знала, что все семейство, особенно внуки и внучка, были здоровы и сыты.

А еще приятнее и радостнее быть с внуками, помогать родителям в их воспитании, особенно в ранние их годы. Насколько в этот период они бывают интересными и забавными, что постоянную тягу к ним вряд ли можно сравнить. Сложилось так, что внучка Галя с первого дня рождения и до школьных лет находилась под постоянной опекой ее второй бабушки – бабы Тани, так она ее называла. Я и бабушка Аня могли заниматься с ней лишь летом, когда все мы жили на даче. Что же касается внуков Романа и Андрея, то они были предметом нашей заботы. Особенно много сил и старания вложила в их воспитание бабушка Аня. Накормить, напоить, отвести в детский сад. Да мало ли еще других хлопот по уходу за ними? Даже тогда, когда начали жить раздельно, бабушка частенько рвалась туда, чтобы в чем-то помочь, узнать о здоровье малышей.
Находил и я свое место в этом процессе. Читал им детские книжки, рассказывал и сочинял сказки, а когда подросли ,– в дачный сезон, брал их на рыбалку, в поход за грибами. Иногда приходилось браться и за ремешок. Особенно в этом «нуждался» Ромка, который нет-нет да и что-либо напроказничает. Хотя с точки зрения педагогики этот «прием» считается неприемлемым, но соответствующие положительные результаты он всегда давал.

Шли годы. Пришло время определяться, как поступить ребятам после 8-го класса: продолжать учебу в 9 классе или поступить в техникум. Посоветовавшись, решили остановиться на втором варианте, т.е. пойти учиться в техникум Первым заканчивал 8-ой класс Роман. Он выбрал техникум - автомеханический. Я знал его слабое место – плохо занимался по русскому языку. А при вступительных экзаменах он был одним из главных предметов, надо было получить хотя бы тройку. Пришлось помочь ему в подготовке к экзаменам. В пансионате «Пестово» ежедневно стали писать и разбирать диктанты. Часто он ленился, делал это, как говорят «из под палки». Велик был и соблазн погулять с ребятами, покупаться в водохранилище, покататься на лодке, на велосипеде и т.д. Но я от него все время не отступал, заставлял заниматься. Потом почувствовал, что труды мои идут на пользу, он стал значительно меньше делать ошибок. Кончилось дело тем, что тройку он на экзамене по русскому языку все-таки получил, что позволило продолжать учебу в техникуме.

На следующий год пришла очередь Андрея. С ним работалось легче. Бывали дни, когда мы писали и разбирали по 8-10 диктантов. Он не ленился, как это было с Романом, лучше усваивал правила правописания. В результате получил четверку на вступительном экзамене по русскому языку, сделал только грамматическую ошибку, слово «керамика» написал «кирамика». Необходимое количество баллов он тоже набрал и его зачислили в техникум «Государственного делопроизводства».

Я испытываю большое удовлетворение тем, что сделал большое дело, помог своим внукам в нужный момент. Сейчас в связи с тяжелым заболеванием, я бы сделать этого не смог. Насколько мне известно, они не забыли о том, кто сыграл, может быть решающую роль в том, что учатся техникумах. Жаль только, что редко теперь их вижу и потому очень скучаю. Что можно сказать о семейной жизни? Хорошо, что мы живем дружно, оказываем взаимную помощь друг другу. Хотя у сыновей и невесток характеры неодинаковые, серьезных размолвок за все эти годы у нас не было. А когда собираемся все вместе на дни рождения, в праздники, тогда кажется, что мы с матерью бываем самыми счастливыми людьми на свете.

7. О друзьях товарищах

Василий Павлович Жуков.
На жизненном пути приходилось встречаться с разными людьми – и хорошими и плохими. Но сначала о хороших. Лучшим другом всегда был Василий Павлович Жуков. С ним дружба завязалась в ранней юности, когда он еще учился на Ежовке в сельхозтехникуме, затем в Воронежском СХИ, а я учился в семилетке, потом учительствовал в родной Александровке. В те годы, особенно во время летних каникул, мы чуть ли не каждый день и вечер проводили вместе. У Жукова был хороший сад, рядом пруд, имелись патефон и гитара. Днем в саду крутили пластинки, играли на гитаре, «потребляли» фрукты, купались в пруду. Вечером подавались в центр села – в избу-читальню, на площадь вокруг церкви, куда стекалась почти вся сельская молодежь, приехавшие на каникулы студенты. Там устраивались вечера художественной самодеятельности (нередко с нашим участием), танцы, а на площади просто гуляли, пели песни. Была у нас с Васей любимая русская народная песня «По край лесу», с которой мы частенько возвращались с улицы. И когда с этой песней приближались к нашей избе, то нередко в ее окнах появлялся свет. Это мои родители вставали, зажигали лампу. Им казалось, что это наши Яшки (так звали по-уличному моих дядей и их жен) идут к нам в гости. Это они так хорошо умели петь эту песню.

Василий Павлович Жуков -директор.

А в одно лето бывали вечера, когда мы вдвоем отправлялись на танцы в городской сад г. Борисоглебска (там у нас завелись знакомые девчата). К концу дня добирались до ст. Народная, садились на «Милашку» (так именовался рабочий поезд) и ехали в этот город, а ранним утром на той же «Милашке» возвращались.
Наша дружба продолжалась и в Москве до последних дней его жизни. И сейчас мы поддерживаем связь с его супругой Надеждой Ивановной, сестрой Тоней и братом Женей.

Вспоминая о В.П.Жукове, так и напрашивается один эпизод, который так или иначе связан с его именем. В апреле 1947 года к нам в Голосновку приехал уполномоченный ЦК ВКП(б) по вопросу подготовки к весеннему севу Соколов Федор Афанасьевич. Помню – командировочное удостоверение у него было подписано Секретарем ЦК Маленковым. Несмотря на то, что я всего полтора месяца находился на посту секретаря этого райкома, Соколов стал здорово придираться к нам: и то у нас не готово, и то плохо и т. д. В тот же день мы собрали основной актив (директоров МТС, работников райисполкома, райсельхозуправления и др.). На этом совещании уполномоченный ЦК разделал на, как говорят, под орех. На этой ругательной ноте и закончилось наше совещание, его участники разошлись, чтобы приступить к выполнению данных им указаний. Но решить вставшие проблемы в связи с подготовкой к севу яровых культур было крайне сложно. Скажем, не было запасных частей для окончания ремонта тракторов и других сельхозмашин. Об этом говорили и директора МТС Сотников и Савельев.
Когда все ушли и мы остались вдвоем с Соколовым, я стал более детально рассказывать ему о сложившейся ситуации, трудностях в работе, о том, что на селе работать сложнее, чем в городе. Как бы между прочим сослался на своего друга, живущего и работающего в Москве директором завода, от него я знаю, насколько проще руководить коллективом, когда все они под одной крышей. Он поинтересовался, какой это завод и кто там директор. Я сказал, что завод сельскохозяйственного машиностроения, находится он в Перово, а фамилия директора Жуков. «Василий Павлович?», - спросил Соколов. Я ответил:»Да, он». Тут он как вскочит и начал меня ругать, почему я раньше ему об этом не сказал, ведь Жуков Василий Павлович является его большим другом, они вместе были на фронте и директором завода его рекомендовал он, Соколов, будучи начальником Главка Министерства. В таком случае надо, говорит, вам серьезно помочь, попросил вернуть директоров МТС.
К счастью, разъехаться по домам руководители МТС еще не успели, наши райкомовские ребята их быстро разыскали в «кильдиме» (так называлась закусочная в райцентре). Соколов тут же позвонил председателю облисполкома Маслову В.А. и попросил его полностью удовлетворить заявки наших МТС на запасные части к тракторам и прицепному сельхозинвентарю. Из машинно-тракторных станций были быстро направлены гонцы в Воронежский облсельхозснаб, там им были отгружены требуемые запчасти, что позволило в короткий срок завершить ремонт сельхозтехники.

Всю ночь мы потом сидели с Федором Афанасьевичем у меня дома (а квартировала моя семья в одной из райкомовских комнат), пили водку-сырец, закусывали солеными огурцами и капустой, т.к. больше в доме ничего не было. Он рассказывал о столице Москве, о Жукове, я о своих сельских делах. Затем, когда я уже стал работать в Москве, мы частенько встречались втроем. К сожалению, и Соколова уже давно нет на этом свете.

Федор Масик.

Дорогим и близким другом был мне и Масик Федор Иванович. Хотя работали мы в одном районе немногим более трех лет, но этого времени оказалось достаточно для того, чтобы хорошо узнать друг друга и пронести возникшую дружбу через всю жизнь. Это был бескорыстный, кристальночистый во всех отношениях. Человек, никогда не поступиться своими принципами. В то же время был веселый, жизнелюбивый. Заразительно хохотал, когда я рассказывал ему что-то смешное. Многому я у него и научился в комсомольской и газетной работе. Мы и сейчас поддерживаем связь с его супругой Анастасией Ивановной, всегда обмениваемся праздничными поздравлениями. Я часто называю ее кумой, так как считаюсь крестным отцом их дочки Адочки.

Февраль 1946 года. Слева-направо Тюхов Н.И., Федосов П.Ф., Нигровский Л.И., Прусикин А.Д.

Однокашники. Во втором ряду Слева-направо Киреев, Прусикин, Нигровский, Нигровский, Гребенников, Фомин, Калацкий

Не могу еще раз не вспомнить и Нигровского Леонида Ивановича, с которым судьба свела в Воронежской областной партийной школе. Как-то с первых дней учебы мы начали проникаться взаимной симпатией друг к другу. А еще больше сблизила нас совместная общественная работа в партийном бюро партшколы – он был избран секретарем, а я членом бюро. Мне понравилась его скромность, открытость и честность, хладнокровие, когда решался какой-либо принципиальный вопрос на партсобрании или на заседании партбюро. Наверное и он во мне увидел верного товарища и друга. Поэтому и после окончания школы мы не прерывали дружеских связей, иногда встречались, переписывались вплоть до того, как он ушел из жизни.

В Гремячьем, когда я там был вторым секретарем райкома партии, больше по душе пришелся присланный обкомом партии на должность заведующего отделом пропаганды райкома Пеньков Алексей Васильевич.

С ним пришлось поработать лишь один год (вскоре я уехал в Голосновку), но и за этот период хорошо стали понимать друг друга. Мне импонировали в нем такие черты характера, как настоящая русская удаль, прямота, неподдельный патриотизм, обладание чувством юмора. У нас сложились сходные взгляды на окружающих нас людей и, прежде всего, руководящих районных работников. В последние годы своей жизни он также работал в профсоюзах – был председателем обкома профсоюза работников сельского хозяйства в Тамбове. Будучи в командировке в этой области, я бывал у него дома. Жена его Мина Глебовна – немка по происхождению, тоже приятная женщина, до сих пор пишет нам, а мы ей поздравительные открытки, часто вспоминает те приятные мгновения, когда мы были вместе.

Фотография Отца с Семьей Пенькова Алексея Васильевича. 1952 год.

Если вспомнить жизнь и работу в Голосновском районе, то больше всего хотелось бы выделить одного человека Ивана Васильевича Гончарова, работавшего председателем райисполкома. Это был не особенно шибко грамотный работник, но этот недостаток компенсировался большим жизненным опытом, старательностью, простотой и скромностью. Трудно ему, конечно, жилось в то время, ведь у него было четверо детей, но исключительная честность не позволяла ему залезть куда-нибудь в колхоз или государственную казну, как это делали отдельные хапуги типа Беляева Б.Г. (работавшего первым секретарем райкома сначала в Алешковском, затем Гремяченском районах). Иван Васильевич проявлял много инициативы в наших делах по благоустройству села Новосильск, где временно размещался районный центр, а потом и в развертывании работ по строительству райцентра на новом месте. Хоть не всегда все у него получалось, но мы постоянно видели его в заботах и хлопотах.

В связи с этим припоминаю один случай. В селе Голосновка, где до войны был райцентр, начали восстанавливать среднюю школу, разрушенную при бомбежке. Так как рабочей силы не хватало, то Гончаров решил привлечь для этой цели цыган, табор которых расположился тут же, рядом со школой. Настоящей работы Иван Васильевич от них так и не дождался, а вот хлопот и мороки с ними он натерпелся вдоволь. В каждый приезд на объект его окружали эти «работники» (и млад и стар) и требовали то хлеба, то мяса, то соли и т.д. и т.п. А тут, как на грех, приехавший в район председатель облисполкома Маслов попросил ознакомит его с тем, как идет восстановление средней школы, и мы все трое решили поехать туда. Не успели мы подойти ….к школе, как нас тоже обступили цыгане и стали донимать Маслова теми же проблемами, от которых не успел еще отойти предрика. На обратном пути в машине Гончарову, досталось за то, что связался, не с кем следует. Еще больше, но в комической форме пред. облисполкома преподнес эту «сделку» с цыганами на прошедшем вскоре областном партийно-хозяйственном активе. У участников этого собрания это вызвало большое оживление и даже хохот. У нас же с Иваном Васильевичем от такого «представления» горели уши.

Но все равно я не осуждаю этот поступок Ивана Васильевича, ведь делал это он не от хорошей жизни. Расстались мы с ним в конце 1950 года, когда я ехал учиться в Москву, а в 1953 году снова оказались соседями – он был переведен на ту же работу в Уколовский район, а меня избрали секретарем Буденовского района ВКП(б). Мы потом частенько встречались, вспоминали те трудные, но созидательные годы в Голосновке.

Очень хорошего товарища и друга я приобрел в Москве во время учебы на Ленинских курсах при ЦК КПСС. Им стал Хмаро Василий – терский казак, приехавший из Северной Осетии и работавший там первым секретарем райкома партии. Он и сейчас живет там, недавно потерял свою спутницу жизни Веру Александровну. Учились мы в одной группе, Я был старостой группы, он – партгрупорг. Сошлись мы как-то сразу, с первых дней учебы, возникла своего рода психологическая совместимость. Мне нравилось в нем многое – и широкая русская натура, и смекалка, и завидная находчивость, и трогательная забота о семье. Мы не только оказывали взаимную помощь друг другу, но и старались помочь в учебе и другим слушателям, особенно не русской национальности. Поэтому вокруг нас сплотилась вся группа, мы жили эти 2 года одной дружной семьей, никаких распрей по национальному признаку у нас не было.

Фотография семьи Хмаро. 1966 год.

В то время у Хмаро было тоже двое детей – Валерка и Виктор. Наверное глядя на меня, Василий тоже решил забрать семью в Москву. Сняли они на Садово-Кудринской улице небольшой угол в полуподвальном помещении, там и обитали. Денег едва хватало от получки до получки, в основном шли они на питание. Ребятишек побаловать сладостями, даже мороженым, было не на что. Вот потому то, видимо, они решили сами» попромышлять».

Обычно мы с Василием ходили на занятия пешком на Миусскую (а жили на Садово-Кудринской в общежитии Академии общественных наук). Но как то решили проехать 2 остановки на троллейбусе. Только вошли в него, слышим детские голоса «Тетенька и дяденька, подайте копеечку, мы сироты, у нас нет ни отца ни матери». Васька, как услышал родные голоса, так остолбенел. Ведь это их Валерка с Витькой «дошли до такой жизни». А те заметив отца, быстренько соскочили с троллейбуса на останове и дали деру. Вот потеха была!

Сам Хмаро тоже был горазд на всякие проделки. Однажды мне говорит: «Знаешь, Петро, для того, чтобы в столовой курсов к нам хорошо относились официантки, быстрее нас обслуживали, надосразу же, в первый день учебы, в книге отзывов объявит всем им (а их было до десятка) благодарность за чуткое и внимательное отношение к нам. Так и порешили. Придя на обед, мы взяли эту книгу и после обеда пригласили каждую из них, спросили, как их фамилия и имя, поблагодарили за хорошее обслуживание и тут же при них сделали такую запись в книге. После этого нам никогда не пришлось долго ждать обеда, к нам тут же подходили эти девчата и приносили пищу. Так же было и в буфете,, где Клава под видом «Боржоми» отпускала нам «Столичную», которой мы порой грешили после каждого экзамена.

Этой «наукой» я, спустя несколько лет, решил воспользоваться. А было это так. В свое время Н.С. Хрущев, будучи у руководства партией и страны, любил проводить так называемые зональные совещания по сельскому хозяйству. Например, областей и автономных республик, центра, Урала и Сибири, Поволжья и т.д. Дошла очередь и до областей Центрально-Черноземной зоны. В то время (это было где-то в 1955 или 1956 году) я секретарствовал в Буденном Белгородской области. Совещание проводилось в г. Воронеже.

По приезду в Воронеже нашу делегацию разместили в гостинице «Брестоль» (на проспекте Революции). Питаться нам предстояло тоже в ресторане этой гостиницы. Приехали в Воронеж мы накануне открытия совещания. Когда пошли в ресторан на обед, то за стол нам посадили четверых: меня с председателем райисполкома Белозерских М.П. и наших соседей – Алексеевцев – Манюхина Д.А. и Стародубцева А.К. Во время обеда нас предупредили, что водки чтобы не просили, ее продавать запрещено. Объяснили и причину запрета. Сказали, что запретил это сам Хрущев будто потому, что во время только что прошедшего зонального совещания областей и автономных республик Поволжья в Саратове произошел скандальный случай: два секретаря райкома напились и подрались.

Мои мужики загрустили, носы повесили. Я вспомнил палочку-выручалочку, которая нас спасала от подобной «беды» в Москве. Не горюйте, говорю, друзья мои, сейчас что-нибудь придумаем. Пообедав, приступили к делу. Я нашел книгу отзывов и предложений ресторана, стали приглашать по очереди официанток, они сначала перепугались, а когда увидели сочиненное нами в их адрес благодарности «за чуткое и внимательное обслуживание», то заулыбались и пообещали вечером «обслужить» нас еще лучше. И действительно свое слово сдержали. Когда мы пришли на ужин и сели все четверо за столик, одна из девушек подскочила к нам и намекнула, что сейчас принесет нам «боржоми». Через несколько минут наряду с закусками и другими блюдами на столе у нас стояли две бутылки этой «водички». Сообразив происшедшее, мои друзья повеселели, а когда налили граммов по 150 и выпили – совсем стали веселыми, разговорчивыми. Сидевшие напротив за другим столом мужики обратили на это внимание, один из них даже подошел к нам и спрашивает, почему у нас такое хорошее настроение. Ничуть не смутившись, Антон Карпович Стародубцев ответил: «А мы всегда такие». «Секрета» мы ему, конечно, не открыли.Так мы безбедно провели два вечера. Манюхин потом часто вспоминал, говоря: «Ну и хитер же ты, Федосов». Я же ему объяснил, как и где я постиг эту «науку».

Штана Н.Ф.

Хаустов И.М. слева.

Беда В.Д. 1956 год.

Немало хороших товарищей и друзей осталось в Буденном (ныне Красногвардейске), многих их них уже не стало, а некоторые (Беда В.Д., Хаустов И.М.) умерли слишком рано – в 53-55 лет. Только Штана Н.Ф., Дегтярев Ю.Н. и Седаков Д.Е. прожили 75-89 лет. Пока живут и здравствуют Поляков М.А., Крилихин М.Т. Мне по душе было с ними общаится, работать, многому учиться у них. Взять хотя бы Седакова. Это был деловой человек, умудренный большим опытом хозяйственной работы, не любил много говорить, а старался больше делать.

Мне нравился Н.Ф. Штана, тоже обладавший такими хорошими качествами организатора и руководителя, какими являются: широта размаха, знание дела, честность, справедливость. Он, будучи еще председателем колхоза, пользовался большим авторитетом среди колхозников. Однажды мы попытались выдвинуть его председателем райисполкома.

Для того, чтобы это осуществить, необходимо было получить согласие колхозников. С этой целью мы созвали общее собрание. Часа два я убеждал колхозников в необходимости перемещения Никифора Федоровича, однако те уперлись, так и не согласились с моими доводами, а очень просили оставить его руководить колхозом. Ничего не поделаешь – пришлось отступить.

Уже через некоторое время он все-таки был выдвинут на партийную работу. В последние годы, перед уходом на пенсию по состоянию, он перешел на хозяйственную работу. Вскоре тяжело заболел – ослеп, страдал таким тяжким недугом, как диабет, С моей помощью в Москве (в клинике С.Федорова) ему сделали операцию на одном глазу, он стал видеть, но проклятый диабет окончательно доконал его. С его женой мы и поныне переписываемся, говорят, что она тоже тяжело больна, годы берут свое.

Хорошую память оставил о себе Яков Тимофеевич Смирнов, работавший в Голосновке сначала секретарем парторганизации МТС а затем третьим секретарем райкома партии. Его отличали такие замечательные черты характера, как трудолюбие, простота в обращении с людьми, бескорыстие. Недавно его тоже не стало. Его супруга Анна (а мы ее почему-то всегда называли Галей) подстать своему мужу была скромной и трудолюбивой женщиной. До последнего времени мы также поддерживали с ней связь и после смерти Якова Тимофеевича. И только в этом году, в связи с моей тяжелой болезнью мы не послали им праздничное поздравление.

Немало добрых слов можно было сказать и о некоторых других товарищах по работе в районах и в Москве. Вспоминается, например Гребенников Алексей Иванович, работавший заведующим и вторым секретарем Голосновского РК ВКП(б).

Товарищ по партийной работе Гребенников Алексей Иванович во время пребывания в Буденном.

Он особенно отличался своей эрудицией, хорошим ораторским искусством, своей непосредственностью. Но в свои молодые годы допустил одну глупость, за которую пришлось расплачиваться штрафной поездкой на партийную работу в Прибалтику (в Литву). По возвращении оттуда он мне рассказывал, насколько трудно и опасно приходилось там работать, сколько активистов-коммунистов погибло от пуль «лесных братьев».

Соколов и Федосов

Закадычным моим другом в Москве стал Евгений Соколов. А подружились мы, работая в аппарате ЦК КПСС. Так сложилось, что долгое время мы сидели в одной комнате. Пришел в аппарат он из ЦК ВЛКСМ, там заведовал организационным отделом. Мне всегда нравились люди остроумные, обладающие чувством юмора, компанейские. Таким был и Соколов. За эти качества его уважали многие в нашем отделе партийных органов. К нам в комнату всегда шли за тем, чтобы услышать какую-либо хохму. А однажды мы с ним устроили целое представление. Помню – собрали собрание членов ДОСААФ, где я, как председатель первичной организации ДОСААФ отдела, должен был отчитаться за проделанную работу. Председателем этого собрания был избран Соколов. Так как отчитываться было по существу нечем, кроме сбора членских взносов и участия отдельных работников в соревнованиях по стрельбе в тире, то и доклада, как такового, не получилось. Но зато председательствующий Евгений Соколов решил вывести меня из пике, в котором я оказался. Он, в частности, после моего выступления, «разъяснил» участникам собрания, что де мол, Федосов рассказал о своей работе коротко не потому, что нечего сказать, а, главным образом, оттого, что не все можно в этой аудитории говорить. Есть, мол, вопросы оборонного характера, сущность которых не следует раскрывать. И пошло-поехало. Мне оставалось только утверждающе кивать головой. Да, мол, действительно секретность в нашей досаафовской работе крайне необходима. Наши лица настолько были в этот момент серьезными, что глядя на нас, зал взрывался смехом. Об этом «спектакле» наши сослуживцы долго потом вспоминали.

Это, конечно, не мешало нашей основной работе. Не обладая еще достаточным опытом партийной работы, Соколов частенько консультировался у меня по отдельным вопросам. Он же в свою очередь помогал мне решать те или иные проблемы. Это Соколов держал меня в курсе событий, которые разворачивались в отделе вокруг Орловского дела, когда я уже был в другом отделе и находился на больничном дома. Очень жаль, что коварная болезнь (рак) рано свела его в могилу – на 62 году жизни.

Моей единомышленницей в борьбе с негативными явлениями в аппарате ЦК КПСС, а затем и в КПК при ЦК КПСС, была Ольга Сергеевна Громова. Только недавно я ей звонил, рассказал о встрече с бывшим зав. отделом парторганов ЦК КПСС по РСФСР М.Т. Ефремовым и о том, как он хорошо отзывался о ней, ее деловитостью и принципиальностью в Рязанской эпопее. Ей, конечно, было приятно слышать об этом.

Завершая воспоминания о хороших людях, друзьях и товарищах, было бы грешно забыть еще одного порядочного человека. Я имею в виду Тигрия Александровича Фигурина – заведующего сектором республик Закавказья отдела по союзным республикам Комитета Партийно-Государственного Контроля ЦК КПСС и Совета Министров СССР. Ему были присущи такие необходимые качества ответственного работника, как высокая исполнительская дисциплина, большая работоспособность, тактичность в обращении с подчиненными, умение выслушать мнения других. И опять приходится сожалеть по поводу безвременной его кончины, ведь прожил он только 53 года.

8. О людях плохих

Теперь о людях плохих – подхалимах, карьеристах, всякого рода ловкачах, интриганах, с которыми приходилось иметь дело. Я уже по ходу воспоминаний касался некоторых лиц, чьи действия всегда вызывали во мне чувство неприятия. Это работники ЦК КПСС Полехин, Симонов, Денисов, Комитета Партгосконтроля Горина, Шикина и др. Это в верхнем эшелоне партии и государства. Немало было таких работников и в среднем звене. Об одном таком человеке хочется рассказать подробнее.

Когда я приехал с учебы и приступил к работе в Буденовском районе, вторым секретарем РК КПСС был Метелкин Ф.И. Поначалу казалось, что он человек подготовленный и вполне соответствует занимаемой должности. Скажу даже больше. Райкомовские товарищи говорили, что он метил на первую роль, когда она стала вакантной. Но тут подвернулся я, и он, как первый секретарь не состоялся. Но зато вскоре по моему же предложению Метелкин был избран председателем райисполкома. Как потом показала жизнь в данном случае я допустил ошибку. Работал он безинициативно, не требовательно относился к аппарату исполкома, проскальзывали элементы заигрывания с ним. Особенно вольготно чувствовал себя и не утруждал делами во время моего отсутствия в районе (в командировке или отпуске). Ко всему прочему занимался интригами, будучи в составе бюро райкома. Об этих и других отрицательных качествах предрика стали поступать жалобы от членов бюро райкома, руководителей колхозов. В связи с приближавшимися выборами в местные советы депутатов трудящихся встал вопрос о кандидатах в депутаты райсовета. Естественно надо было определить и с кандидатурой на пост председателя райисполкома. На бюро РК, где обсуждался этот вопрос, все члены бюро выступили против кандидатуры Метелкина, мотивируя это причинами, указанными выше. Так и решили: не рекомендовать кандидатуру Ф.К. Метелкина для избрания в новый состав райсовета, доложив об этом в обком КПСС. Вечером было заседание, а наутро Метелкин был уже в обкоме партии у первого секретаря Крахмалева М.К.. Только я собрался позвонить в Белгород и доложить о случившемся, как раздался телефонный звонок оттуда же. Позвонил сам Крахмалев и сообщил, что у него сидит Метелкин с жалобой на мои неправельные действия по отношению к нему. Попросил срочно приехать в обком, жалоба будет рассматриваться на бюро обкома. Делать нечего – я сел в машину и выехал.

Открыв заседание бюро, Крахмалев кратко объяснил суть вопроса и представил слово Метелкину. Тот дрожащими руками вынул из левого бокового кармана пиджака какую-то измятую бумагу и стал докладывать о всех моих «прегрешениях»: и что кадры я подбираю по принципу родства и землячества, и что игнорирую исполком, сессию райсовета назвал бардаком, и что я пьяница и т. д. Тогда члены бюро попросили жалобщика привести конкретные факты перечисленных обвинений. Что касается подбора кадров, то он назвал две фамилии (Штана и Халимонову), которые будто бы выдвинуты на руководящие должности по родственному и земляческому принципу. Я тут же объяснил, что Штана действительно выдвинут председателем колхоза ( до этого работал преподавателем и зав подсобных хозяйством агрошколы), но никаким родственником мне он не является. Его жена родом действительно из того же района, где родился и я, но впервые ее увидел здесь в Буденном. Заведующая контрольно-семенной лабораторией Халимонова Мария Нестеровна хорошо меня знала по Алешковскому району, но в Буденовский район она переехала задолго до моего избрания секретарем Буденовского райкома. И никакого отношения к назначению ее КСЛ я иметь не мог. Так что кадровые обвинения оказались несостоятельными.

В части игнорирования исполкома тоже никаких конкретных фактов Метелкин тоже назвать не смог. Я начисто отверг приведенную Метелкиным ложь о том, что якобы я назвал исполком бардаком. После этого Крахмалев заявил, что надо этот факт проверить. Если он подтвердиться, то Федосову надо делать оргвыводы, а если этого не было, тогда Метелкина надо снимать с работы и наказывать в партийном порядке.

Далее стали выяснять о моем пьянстве. Члены бюро просили тоже привести конкретные факты, т.е. что имел в виду Метелкин, выдвигая такие обвинения. Он назвал такой случай. В связи с празднованием 300-летия воссоединения Украины с Россией мы в честь делегации Лозовского района Харьковской области устроили банкет и Федосов на этом банкете пил водку. Его тогда спросили, а как он вел себя, вовсе не пил? Нет, сказал он, пил но в стакан с водкой добавлял сахар. Тут, конечно, все рассмеялись и поняли, с кем имеют дело. Правда Метелкин стал приводить другие примеры. Вот, мол, на праздники (Октябрьскую годовщину, 1-к мая) тоже иногда собираемся и выпиваем. Но слушать его болше не стали. Крахмалев внес предложение создать комиссию и проверить только один факт: правда ли, что Федосов обозвал исполком райсовета бардаком. И назвал членов предлагаемой комиссии – Шапошникова (зав административным отделом обкома), и Вобликова (инструктора оргинструкторского отдела обкома). Члены бюро согласились. В тот же день члены комиссии выехали с нами вместе в район. Дня два беседовали почти со всеми депутатами райсовета и никто из них не подтвердил приведенного Метелкиным факта. Все они говорли, что действительно Федосов выступал на сессиях райсовета, критиковал исполком за имеющиеся недостатки в его работе, но никакой бестактности по отношению к этому органу не допускал.

После проверки руководитель бригады Шапошников доложил по телефону Крахмалеву о результатах, тот дал указание, чтобы Метелкин на следующий день прибыл в обком, а Федосов пусть не приезжает. На состоявшемся заседании бюро обкома КПСС за клевету Метелкин был снят с работы и ему был объявлен выговор с занесением в учетную карточку.

Но на этом Метелкин не успокоился, написал большое письмо в ЦК КПСС, которое было направлено на рассмотрение обкома партии. Второй секретарь обкома Каратаев приглпсил жалобщика на беседу. Выяснилось, что основной причиной, побудившей его обратиться в ЦК КПСС послужило то, что ему де, мол, не выплачено выходное пособие. Каратаев тогда задал вопрос: А если мы тебе выдадим это пособие, то будешь ли снова писать подобные жалобы?». Метелкин ответил, что в таком случае он будет удовлетворен решением вопроса. После этого деньги ему выдали, на этом все и закончилось. Таковой оказалась цена принципиальности этого коммуниста. Его потом направили на работу в Волоконовский район в качестве заведующего отделом пропаганды райкома партии. Спустя некоторое время мне стало известно, чт он и там затеял какую-то свару, за что и был отстранен от партийной работы.

По манере поведения, отношения к делу на Метелкина очень походил Л.П.Туркин – мой заместитель по Центральному совету по кино ВЦСПС. С ним тоже не раз возникали конфликтные ситуации, хотя, может быть, не такого масштаба и не с таким финалом, как с Метелкиным. Откуда он такой взялся и в чем заключались наши разногласия? Перейдя на работу в ВЦСПС, я кроме Николаевой никого там не знал. Не было знакомых и в киношном мире (в Госкино, Союзе кинематографистов СССР). А надо было подобрать себе заместителя, т.к работавшая в этой должности Мак-Маевская еще до моего прихода была отправлена на пенсию. В связи с тем, что обстановка в ЦС по кино в то время была нездоровой, хотелось взять свежего человека, который бы хорошо знал киношное дело и обладал организаторскими способностями. Не один день я раздумывал над этой проблемой и решил посоветоваться с одним из инструкторов ЦК КПСС, пришедшим в аппарат ЦК из Московского горкома партии, Он рекомендовал посмотреть инструктора по кино отдела культуры МГК Туркина Л.П.

Воспользовавшись этой рекомендацией, я пригласил Туркина для беседы. Мне тогда показалось, что данная кандидатура вполне подходящая для работы у нас в ЦС. Осталось согласовать ее с курирующим секретарем ВЦСПС Николаевой. Та после беседы с Туркиным дала свое добро и позвонила секретарю МГК КПСС Шапошниковой и попросила не чинить препятствия в переходе его в ВЦСПС. Согласие было получено, после чего Секретариат ВЦСПС принял наше предложение об утверждении Туркина зам председателем Центрального совета по кино. Такова предыстория вопроса. Настоящая же «история» впереди.

В первые 2-3 года работы Туркина особых претензий к нему не было. Дела киношные он знал неплохо, мои поручения выполнял без всяких оговорок. Правда, претили иногда элементы подхалимажа по отношению ко мне, но я считал, что со временем это пройдет, потому как с моей стороны подобные действия не поощрялись.

Однако дальше-больше я понял, что допустил ошибку, пригласив Туркина в качестве своего заместителя. А еще корил себя за то, что дал согласие на избрание его членом парткома аппарата ВЦСПС. Дело в том, что была такая практика формирования партийного комитета – от каждого отдела, как правило, в составе этого партийного органа был представитель. И когда накануне отчетно-выборного партийного собрания секретарь парткома рыбаков позвонил мне и спросил, можно ли рекомендовать Туркина для избрания членом парткома, я возражать не стал.

Последующие события показали, что не зря Рыбаков проявил такую «заботу» о моем заместителе. Оказывается Туркин еще загодя сумел использовать свои подхалимские способности, задобрит секретаря парткома: то красочный кинокалендарик ему подбросит, то какой-нибудь дефицитный киноабонемент достанет, то на просмотр фильма пригласит. И эта тактика сработала. С Рыбаковым они стали хорошими друзьями, вместе бывали в бане, на других мероприятиях.

Став членом парткома, Туркин проявлял активность в выполнении его поручений, стремился показать свою деловитость. А как же на работе, за которую ему платили зарплату? Начал филонить, особенно не усердсвовать, по отношению к сотрудникам ЦС по кино вести себя высокомерно, болезненно реагировал на критику, мио поручения выполнял с большими потугами, а иногда просто игнорировать, стал приближать к себе «обиженных» мною работников, всячески избегал своего участия в решении наиболее острых вопросов. По этой причине к нему перестали ходить заведующие отделами ЦС, ибо знали, что он все равно не возьмет на себя ответственность при решении той или иной проблемы.

В связи со складывающейся обстановкой, я неоднократно советовался с Землянниковой. Она вроде бы меня понимала, говорила, что надо принимать какие-либо меры, но далше этих разговоров дело не шло. Почувствовав прочность своего положения в парткоме и безнаказанность с моей стороны и со стороны нашего шефа Землянниковой, Туркин совсем зарвался. Произошел случай, который взбудоражил не только весь наш аппарат, но и членов Центрального совета по кино, прибывших на очередное его заседание.

На этом заседании обсуждался вопрос об организации кинообслуживании трудящихся в учреждениях культуры профсоюзов Кемеровской области. С докладом выступил председатель совета по кино облсовпрофа Чейкасов, с содокладом – Туркин, проверявший вместе с инструктором ЦС Морозовым деятельность совета по кино. Записка и проект постановления ими были подготовлены так, что предлагалось одобрить положительную работу совета по кино. Когда же члены совета начали задавать вопросы докладчику и Туркину и обсуждать представленные на заседание материалы проверки, то выяснилось, что в работе киносети профсоюзов, особенно сельской, имеется масса серьезных недостатков, которые и докладчиком и содокладчиком не были отражены.

В своих выступлениях члены совета подвергли резкой критике представленные на обсуждение материалы, предложили переработать их с учетом высказанных замечаний, указав и на наличие существенных недостатков в деятельности совета по кино облсовпрофа в организации кинообслуживания населения. Туркин вместо того, чтобы прислушаться к мнению своих коллег, сделать соответствующие выводы из критики, заявил, что он не будет выполнять предложенное поручение в части переработки проекта постановления. Это заявление вызвало у всех участников заседания негодование. Они были возмущены неправильным поведением зам председателя, который не хочет считаться с мнением коллективного органа.

После заседания ко мне подходили многие товарищи и просили довести случившееся до сведения Землянниковой и парткома аппарата ВЦСПС. В тот же день я собрал весь аппарат Центрального совета, чтобы обсудить итоги только что прошедшего заседания совета по кино. Все, как один, и заведующие отделами, и инструкторы выступили на этом совещании и осудили не только этот поступок Туркина, но и говорили о многих неправильных его действиях в процессе работы.

Когда совещание закончилось и все разошлись, Туркин остался у меня в кабинете и стал каяться, умолять меня простить его и ни в коем случае не сообщать о случившемся Землянниковой и парткому. В его глазах даже появились слезы от «горькой обиды».

Я только собрался пойти в партком и к Землянниковой с докладом по этому скандальному случаю, но не успел. Оказывается меня опередил Туркин. Он пошел раньше меня к Рыбакову и в своей интерпретации рассказал ему о происшедшем. Вскоре позвонила мне Землянникова и просила зайти к ней. Когда я зашел в ее кабинет, там уже сидел Рыбаков. Они вдвоем начали меня допрашивать, как все это произошло. Я подробно изложил суть дела и сказал, что буду ставить вопрос о дальнейшей непригодности Туркина на должности аместителя председателя Центрального совета по кино. Рыбаков сразу же стал на его защиту, мотивируя это тем, что, мол, он активно работает в парткоме. Но ведь заработную плату-то он получает не за общественную работу, а за служебную, - доказывал я. Землянникова заняла двойственную линию, с одной стороны осуждала Туркина, с другой стороны ей, видимо не хотелось портить отношения с Рыбаковым. Потом, когда мы остались с ней вдвоем, она стала меня уговаривать не поднимать этого вопроса перед Секретариатом ВЦСПС. Сейчас, мол, обстановка не та, чтобы разбирать подобные конфликты в ЦС по кино. Действительно, обстановка в то время была сложной: еще не утихли страсти вокруг профсоюзного кино, в ЦК КПСС как раз рассматривалось предложение Госплана СССР о передаче профсоюзной киносети в ведение государственных органов кинофикации.

И мне пришлось отступить, о чем и поныне жалею. Правда Туркин после этого несколько притих, затаив, конечно, злобу на меня. А потом и вовсе затих, когда к руководству парткома пришел новый секретарь Крамаренко и по настоянию коммунистов нашего совета Туркин не был рекомендован для избрания в состав партийного комитета. В мае 1983 года я ушел на пенсию, более трех месяцев эта должность была вакантной, обязанности председателя временно исполнял Туркин и он, конечно, рассчитывал стать председателем, но этого не произошло. К руководству советом пришел направленный отделом ЦК КПСС Антипин – бывший секретарь Иркутского обкома КПСС. Товарищи мне рассказывали, какую «»бурную» деятельность развернул Туркин в части подхалимства и угодничества по отношению к новому председателю, дабы удержаться на занимаемой должности.

В конце концов Антипин, видимо понял, что это за фрукт, их отношения охладели. И когда произошло слияние культурно-массового отдела и Центрального совета по кино в один отдел, Туркин остался за бортом и ровно в 60 лет его отправили на пенсию…

Вспоминается еще один прямо-таки анекдотический эпизод из практики работы в Отделе парторганов ЦК КПСС по РСФСР. Было это в 1958 году. Подходит как-то ко мне инструктор нашего Отдела Воробьев А.М. и спрашивает, не хотел бы я поехать в командировку в одну из областей Центрально-Черноземной зоны. Сейчас, мол, комплектуется бригада по три человека в каждую область для оказания практической помощи обкомам партии в организации уборки и заготовки сахарной свеклы, причем имеется в виду послать тех работников аппарата, которые работали в свеклосеющих районах и областях. Так как я работал в таких районах и знал технологию возделывания и уборки этой культуры, то согласился поехать в такую командировку.

В тот же день нас собрал заведующий отделом Чураев В.М. для инструктажа. Он, в частности, сказал, что в этих пяти областях уродился хороший урожай сахарной свеклы, а уборка идет туго, поэтому надо помочь партийным организациям в усилении темпов уборки и заготовки свеклы. Он рекомендовал каждому из нас побывать в 2-3-х районах, проверить состояние дел на месте и подготовить соответствующие материалы для его выступлений на областных партийно-хозяйственных активах. Нам с Воробьевым предстояло поехать в Курскую область, руководить нашей бригадой было поручено инструктору ЦК КПСС (бывшему первому секретарю Балашовского обкома КПСС) Трофимову. Мужик он был порядочный, скромный, уравновешенный , работать с ним было приятно. Прибыв в Курск, мы в обкоме партии распределились по районам. Мне пришлось ехать Горшеченский, Касторенский и Дмитровский районы. В течение 4 дней мы объехали эти районы, побывали на свекловичных плантациях, на свеклопунктах, встречались с районными руководителями, председателями колхозов, рядовыми колхозниками, обращали их внимание на имевшиеся недостатки, подсказывали, как их устранить.

Собравшись в гостинице после поездки в районы, мы все трое сели и написали для Чураева общую записку о положении дел, ознакомили с ней руководство обкома. Вручить этот материал Чураеву должен был Трофимов. Но случилось невероятное. На следующий день на 10 часов утра было назначено собрание областного партийно-хозяйственного актива. Народ собрался к назначенному часу. Ожидали приезда Чураева, но ни в 10 ни в 11 ни в 12 часов его на активе не было. Участники собрания стали недоумевать, почему такая задержка с открытием собрания, стали спрашивать у нас с Воробьевым, но мы сами не знали, были не в курсе дела. Наконец появился и Чураев, первый секретарь обкома Монашов встретил его где-то на границе с Орловской областью. Когда мы с Воробьевым увидели его в кабинете первого секретаря от оцепенели. Был он в полупьяном состоянии, не бритым, с отекшим лицом. Монашов тут же распорядился пригласит парикмахера, его побрили, немного привели в порядок. Никакой нашей справки, конечно, он прочитать не сумел.

Собрание актива, наконец, (с задержкой на несколько часов) открылось. Наш бригадир Трофимов сел вместе с членами бюро и Чураевым в президиум, мы с Андреем Воробьевым разместились в первом ряду партера. Первый секретарь обкома, открыв собрание, представил слово для доклада начальнику областного управления сельского хозяйства Федосюткину. Тот успел сказать лишь несколько слов, его перебил Чураев, по существу согнал его с трибуны, забрался на эту трибуну сам и понес всякую ахинею, никак не относящуюся к делу. А потом спросил, присутствует ли здесь начальник управления МВД. Тот встал и ответил, что он является начальником управления. Чураев сделал следующее заявление: если, мол, завтра хоть один колхозник будет гнать самогон из сахарной свеклы, то он, начальник МВД, будет снят с работы и исключен из партии. Больше никто не выступал, собрание было скомкано и закрылось. Более трехсот его участников и не поняли, зачем их собирали.

Потом, после собрания, произошел еще один казус. Все секретари обкома, члены бюро, Трофимов и Чураев направились в кабинет первого секретаря, мы же с Воробьевым умышленно задержались, посчитали для себя неудобным идти вместе с такими большими начальниками. Лишь спустя несколько минут мы вошли туда и услышали заданный Чураевым вопрос Монашову: «А это кто такие?» имея в виду нас. Сидевшие здесь же секретари обкома и другие члены бюро переглянулись и заулыбались, Монашов тоже ухмыльнулся и ответил Чураеву: «Это ваши инструкторы, Виктор Михайлович».

Мы с Андреем были готовы провалиться сквозь землю. Стыдно было не за себя, а за своего непосредственного начальника, который встречался с нами, инструктировал перед поездкой в командировку и вдруг не узнал, кто мы такие. Монашов потом рассказал нам, Чураев еще во время собрания актива спрашивал у него, кто, мол, эти двое чернявых сидят в первом ряду в зале. Я, говорит, так и не понял про кого он спрашивал, ибо никак не мог подумать, чтобы заведующий отделом не узнал своих работников.

А спустя некоторое время я еще раз на себе испытал грубость и беспардонность этого руководителя. Курируя Марийскую АССР, я часто бывал там в командировках, изучал работу партийных организаций, наблюдал за деятельностью обкома партии и его первого секретаря Спиридонова А.М. За два года убедился, что стиль и методы работы первого секретаря не соответствовали тем требованиям, которые выдвигались жизнью. По своей натуре Спиридонов был инертным человеком, проявлял инфантильность, не предъявлял должной требовательности к руководящим кадрам, среди актива и коммунистов республики не пользовался авторитетом. В результате слабости руководства, низкого уровня организаторской работы показатели республики в хозяйственной и культурном строительстве были низкими.

Учитывая все это, я решил доложить о сложившемся своем мнении руководству Отдела, написал подробную записку, в которой высказал предложение об укреплении Руководства Марийского обкома партии. В секторе моя инициатива была поддержана, записка была направлена кому-то из руководителей отдела партийных органов…на нее не было никакой реакции. Но вот однажды, приехав из командировки из Ивановской области, я узнал от своих коллег о том разносе моей персоны, который учинил в мое отсутствие Чураев. И за что вы думаете? За одну опечатку, которую обнаружили в моей записке. И не в том первом экземпляре, который я отдавал заведующему сектором, а в одном из рабочих вариантов, т.к. тот где-то затерялся.

А происходило это так. Чураев пригласил на беседу первого секретаря Марийского обкома КПСС Спиридонова на предмет освобождения его от занимаемого поста. То ли моя записка сыграла свою роль, то ли срочно понадобилась вакансия для кого-то, - сказать трудно. Но факт остается фактом – Спиридонова решено было заменить. Однако тому не хотелось уходить, он стал упираться, доказывать, что не так уж плохо он работает. Вот тут-то и вспомнили про мою записку, в которой приводилось немало отрицательных фактов в деятельности Спиридонова. Поискали-поискали эту записку – не нашли. Тогда решили вскрыть мой сейф. Там и обнаружили этот рабочий вариант записки, в которой действительно не была исправлена опечатка, вместо слова «отелов»(имеется в виду отела коров) было напечатано «отделов».

Уломав с помощью моих же материалов проверки Спиридонова, Чураев после беседы с ним стал в грубой форме метать гром и молнии в мой адрес по поводу той же опечатки. В ликбез, мол, следует отправить этого Федосова. Выходило, что не существо дела было для него важно, чистейшей воды формальность. Узнав об этой брани в мое отсутствие, я собрался пойти к нему и объясниться, но ребята нашего сектора отговорили меня. Все равно, мол, ты останешься виноватым.

Я уже писал, что недавно в больнице встречался с М.Т Ефремовым, работавшим заведующим нашим отделом после Чураева ( тот выдвинулся в зам председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР). Он тоже очень плохо отзывался о Чураеве, назвав его грубияном, пьяницей и развратником. По словам Ефремова, он ходил даже к самому Хрущеву и рассказывал о его художествах. Однако тот посмеялся и никаких мер не принял.

Под стать Чураеву был и заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС РСФСР Мыларщиков В.П. Он также отличался своей грубостью, нахрапистостью. Эти его отрицательные качества я тоже испытал на себе. Было это, кажется в 1954 году, когда работал в Буденовском районе, Белгородской области. В связи с засушливым летом урожай зерновых культур у нас был низким, поэтому с планом хлебозаготовок мы не справлялись. Озимая и яровая пшеницы, рожь были убраны и обмолочены, почти все зерно, кроме семенного фонда, было сдано государству. Оставались ячмень с прозеленью и просо. Когда стали убирать ячмень и сдавать на заготпункт, то в зачет шло менее 50 процентов сданного веса. Причина была одна зерно было некачественное, с прозеленью. Мы посоветовались с руководителями колхозов и решили не сдавать такое зерно. Ведь у нас было большое свиноголовье, много птицы. Их-то надо было чем-то кормить Нам казалось, мы поступили по-хозяйски. Но не тут-то было.

В область прибыл тот самый Мыларщиков, нас вызвали на областное совещание партийно-хозяйственного актива, предупредив о том, что придется держать ответ о причинах низких темпов хлебозаготовок. Так оно и вышло. Открыв совещание кратким вступительным словом, секретарь обкома КПСС М.К. Крахмалев первым на трибуну пригласил меня. Я кратко доложил о сложившейся обстановке, о трудностях в выполнении государственного плана заготовок зерна. Честно рассказал, как мы решили поступить с некачественным зерном ячменя. Объяснил, что вряд ли целесообразно было бы сдавать этот ячмень, а потом обращаться к государству с просьбой о выделении зернофуража. Тут поднялся Мыларщиков, прервал мое выступление, начал кричать на меня, обозвал саботажником и предупредил, что я буду снят с работы и исключен из партии, если буду продолжать подобную «антигосударственную практику». Закончить доклад мне не дали, и я сел на свое место в зале. Мыларщиков грубо прерывал и других выступающих.

Домой не только я но почти вся наша делегация, возвращались подавленном состоянии. В пути условились утром следующего дня собраться и выработать линию поведения в связи с итогами совещания в Белгороде. Однако в тот же день поздно вечером мне на квартиру позвонил Крахмалев и спросил, каково у меня настроение. Я ответил, что плохое настроение, не знаем, как выходить из создавшегося положения. Неужели подчистую вывезти все фуражное зерно? Он выслушал меня, сказал, что мы поступаем правильно и действуем разумно, нельзя оставлять скот без кормов. Попросил меня успокоиться.

Утром я обзвонил всех участников областного актива и рассказал о ночном телефонном разговоре с секретарем обкома. Они конечно были довольны таким исходом дела. Ячмень перестали вывозить на заготпункт, сдали лишь некоторое количество. А в итоге зимовку скота колхозы района провели с малыми издержками, поголовье скота было сохранено, его продуктивность не снижена. Наоборот, по итогам года наш район занял первое место в соревновании по производству продуктов животноводства, нам присудили переходящее Красное знамя обкома партии и исполкома областного совета депутатов трудящихся, а меня премировали месячным окладом заработной платы. Вручение этих наград состоялось в Белгороде на областном слете работников животноводства.

Я потом часто размышлял над тем, почему Хрущев терпел на таких ответственных постах работников типа Чураева, Мыларщикова. Неужели он не знал об их «проделках»? Оказывается знал. Я уже приводил факт из рассказа М.Т. Ефремова, который информировал Хрущева о безобразном поведении Чураева, однако никакой реакции со стороны Первого секретаря ЦК на этот сигнал не последовало.

На мой взгляд, проистекало это по двум основным причинам. Во-первых, потому, что и Чураев и Мыларщиков были выдвиженцами Хрущева. Ведь Чураев до перехода в Москву был первым секретарем Харьковского обкома партии, а Хрущев длительное время работал Первым секретарем ЦК КП Украины. Мыларщикова он хорошо знал по московскому обкому КПСС, где он также возглавлял областную партийную организацию. Во-вторых, и потому, что такие, как Чураев, были его надежной опорой в политической борьбе со своими противниками (я имею в виду Молотова, Маленкова, Кагановича и др.). Постараюсь подтвердить свои выводы конкретными фактами.

Я хорошо помню события, происходившие в июне 1957 года. В один из этих дней Чураев, будучи зав отделом парторганов ЦК КПСС по РСФСР, дал поручение работникам Отдела разыскать и вызвать к нему нескольких членов ЦК КПСС – первых секретарей обкомов паратии. Потом эту группу секретарей обкомов стали именовать знаменитой двадцаткой. В нее входили: Фурцева – первый секретарь МГК, Полянский – первый секретарь Оренбургского обкома КПСС, Ларионов (Рязань),Титов (Иваново), Горячев (Калинин), Хворостухин (Тула), Доронин (Смоленск), и другие. Для какой цели надо было вызвать указанных товарищей, нам не объяснили.

Мне было поручено разыскать моего подопечного секретаря Ивановского обкома партии Титова Ф.Е.. Большого труда решить эту задачу мне не составило. Я знал, что он находится в отпуске, отдыхал в Сочи – в «Ленинке». Так назывался филиал санатория ЦК КПСС им Ленина, где обычно отдыхали первые секретари областных и краевых комитетов партии. По ВЧ я быстренько созвонился с главным врачем санатория, попросил его срочно разыскать Титова и пригласить его к аппарату. Через несколько минут его нашли, и он взял телефонную трубку. Поздоровавшись, я передал ему поручение Чураева, сказал, чтобы максимум через 2-3 часа он был в Москве у Чураева. Сначала он растерялся, стал рассуждать, сумеет ли он в такой сжатый срок добраться до Москвы. Я посоветовал ему не паниковать, а срочно взять машину, подъехать в Адлерский аэропорт (в Сочи Аэропорта еще не было), сесть в любой рейсовый самолет (он ведь был еще и депутат Верховного Совета СССР). Так он и сделал. Прибыл к назначенному сроку в Отдел, зашел ко мне, а затем пошел к Чураеву.

Как потом мы узнали, Чураев собрал эту двадцатку для того, чтобы поддержать Хрущева в его схватке с политическими противниками. Как раз в эти часы заседал Президиум ЦК КПСС, где решался вопрос «Кто кого». Механическим большинством собирались освободить Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС и назначить его Министром сельского хозяйства СССР. Однако названная группа членов ЦК подоспела вовремя. Полянский Ларионов и другие прямо-таки ворвались в зал, где заседал Президиум ЦК, потребовали созыва Пленума ЦК КПСС, нечего, мол, решать вопрос о руководстве ЦК за спиной его членов.

Так по требованию двадцатки был созван Июньский (1957 г.) Пленум ЦК КПСС. Основная масса прибывших на Пленум членов склонилась в сторону Хрущева, а Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов были развенчаны и стали именоваться антипартийной группой. В связи со сложившейся обстановкой, в которой проходило Заседание Президиума и Пленума ЦК КПСС, нам пришлось и по ночам дежурит в Отделе парторганов ЦК.

Хочу кратенько остановиться еще на одной детали, относящейся к июньским событиям 1957 года. В то время первым секретарем Московского обкома партии работал И.В.Капитонов, однако в этой двадцатке его почему-то не оказалось. Ходили разные слухи по этому поводу. Но наиболее вероятная версия такова: узнав о том, что в Президиуме ЦК КПСС идет такая драчка, он решил занять нейтральную позицию, поэтому в этот день уехал из Москвы в какой-то дальний район области и там отсиделся. А вернулся лишь тогда, когда заседание Президиума закончилось. Говорят, что Хрущев на это обратил внимание и через несколько дней состоялся Пленум МК, на котором Капитонова и председателя облисполкома Игнатова освободили от занимаемых постов. Якобы за то, что они не поладили между собой. На самом же деле причина была другая.

Капитонова вскоре направили в Иваново, он был там избран первым секретарем Обкома КСС. Мне приходилось часто с ним встречаться, т. к. я продолжал курировать Ивановский обком. Чувствовалось, что Иван Васильевич тяготиться своим положением, но пока у руководства партией был Хрущев, думать о возвращении в Москву было напрасно. Но как только состоялся Октябрьский (1964 г) Пленум ЦК КПСС, на котором освободили Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС в связи с уходом на пенсию, фортуна Капитонову улыбнулась. Брежнев, видимо знавший всю подоплеку «ссылки» Капитонова, решил вернуть его в Москву. Так он оказался сначала в роли зав отделом, а затем и секретарем ЦК КПСС.

Жизнь прожить - не поле перейти

1. Детство

2. Годы юности

3. Партийная работа

4. На первых партийных ролях в районах

5. Работа в Москве

"Рязанское дело"

"Орловская история"

"Комитет"

"Совет"

6. Семья

7. О друзьях товарищах

Февраль 1946 года. Слева-направо Тюхов Н.И., Федосов П.Ф., Нигровский Л.И., Прусикин А.Д.

Однокашники. Во втором ряду Слева-направо Киреев, Прусикин, Нигровский, Нигровский, Гребенников, Фомин, Калацкий

Штана Н.Ф.

Хаустов И.М. слева.

Беда В.Д. 1956 год.

Товарищ по партийной работе Гребенников Алексей Иванович во время пребывания в Буденном.

Соколов и Федосов

8. О людях плохих